Цитаты на тему «неволя»

Я не герой. Я просто каторжник с молотом.

Твои стены защищают тебя — или держат в плену?

Демасия построена не на мечте, а на лжи. Высокие идеалы, светлое будущее — всё это предназначалось не нам. У нас отобрали свободу, достоинство... всю нашу жизнь! Но довольно! Наш час настал! Маги Демасии, пора дать отпор!

— Как вы понимаете свободу, Холмс.
— Свобода — когда снимаешь ярмо неволи, чтобы надеть оковы необходимости, Ватсон.

Соблазны свободы особенно хорошо видны сквозь решётку.

Они были везде — на монетах, на марках, на обложках книг, на знаменах и плакатах, даже на сигаретных пачках. Глаза всегда видели вас, а голос монитора догонял повсюду. Так было днем и ночью, когда вы работали и когда вы ели, в помещении и на улице, в ванне и в постели — везде. Бежать было некуда. У вас ничего не оставалось своего, разве что несколько кубических сантиметров внутри черепной коробки.

Я хочу, чтобы ты была свободной, была собой. Наверняка, ты никогда не была свободна, с самого рождения. Да, ты принцесса и живешь в золотой клетке, но это клетка.

Кругом — неправда и неволя.
Народ измученный — молчит.
А на державном том престоле -
Кабан упитанный сидит.
Вставайте братья, будьте честны!
Бесчестьем не марайте рук!
И солнцем ярким с поднебесья
Свобода воссияет вдруг!

Не каждый смертный волен распорядиться волей!

Вечер был тихий, светлый. На горизонте чернела длинная полоса моря, а на берегу его горели в красноватом свете скалы, и на одной из скал блестели белые стены второй батареи и всего укрепления. Я любовался своею семилетнею тюрьмою.

Нет хуже доли, чем жить в неволе.

Я всегда думал и утверждал, что человек начинает понимать, зачем то или иное случилось в его жизни и что было для него к лучшему, лишь спустя некоторое время, через пять или десять лет. В лагере же это иногда становилось ясно через пять или десять минут.

... Да мне везде тюрьма!

Тело упрятали, мозг на воле. (Ты телом сидеть обязан, а не умом).

Большинство женщин побывали в неволе хотя бы недолго, а некоторые и бесконечно долго. Но есть и такие, кто были свободны только in utero, в материнской утробе.

Что воля… Что неволя… Всё равно… Всё равно…

Может тело заперто в неволе, но сознание свободно и вольно идти куда захочет.

Там, где все заранее предопределено, нет и не может быть свободы… Истинная неволя не в том, что на окнах решетки, а во дворе бегает злая собака. Неволя рождается внутри и переносится на внешние атрибуты существования.

Ты снова ведешь свой мысленный диалог с любимым человеком, снова посылаешь свои жалобы небесам, снова, в тысячный раз, ищешь ответа на вопрос о смысле твоего страдания, твоей жертвы, твоего медленного умирания. Но вот, в каком-то последнем порыве, все в тебе восстает против безнадежности смерти, и ты чувствуешь, как твой дух прорывается сквозь этот серый туман, сквозь безнадежность и бессмысленность, и на твой вопрос — есть ли смысл? — откуда-то звучит твердое, ликующее «да!». И в этот момент в окошке деревенского дома, смутно виднеющегося вдали, похожего на театральную декорацию, вдруг зажигается огонек — et lux in tenebris lucet — «свет сияет во мраке».

наша семья это странное нечто
которое вечно стоит за спиною
я просто хочу быть свободным и точка
но это означает расстаться с семьёю

Стоял и думал: на воле воздух очень разреженный. Места тут чересчур, плотность населения слишком низкая. На зоне вот по сто пятьдесят человек в бараке, на тюрьме по пятьдесят в хате, нары в три яруса, до чужой судьбы полметра; и у каждого вместо судьбы — открытый перелом; острыми обломками наружу. Нельзя не наткнуться на другого, нельзя не распороть себя об него, не обмазаться в мясных лохмотьях. Лезут друг другу в глаза, в нос своими потрохами вонючими, членом тычут. Некуда друг от друга деваться. Сначала жутко от этого, потом тошно до блевоты, потом привыкаешь, а потом без этого даже и пусто. На воле с чужими людьми в разных квартирах живёшь, стенкой от них отделяешься, в метро каждый в своём пузыре едет. Как чай из пакетиков после чифиря — так на воле. Сидишь, кажется — только снаружи всё подлинное. Выходишь — фальшак. Жизнь в зоне — морок, а ничего более настоящего нет.

«Что ты, соловьюшко,
Корму не клюешь?
Вешаешь головушку,
Песен не поешь?» — «Пелося соловьюшку
В рощице весной...
Вешаю головушку
В клетке золотой».

Сосватал я себе неволю,
Мой жребий — слезы и тоска!
Но я молчу — такую долю
Взяла сама моя рука.

Все мы невольные узники. Я — своего прошлого, ты — своей морали.

Птичка, птичка, что летаешь?
Участи своей не знаешь.
Скоро, скоро под замок -
Раз! — глядишь, и вышел срок!..

Да, я все мечтала о свободе… а потом убедилась, что наше женское счастье неразлучно с неволей.

Я совсем как томящийся в неволе белый медведь, которого мне раз довелось видеть в зверинце. Помню, я тогда подумала, что он, бедняжка, так отупел, двигаясь взад и вперед по тесной клетке, что, выпусти его на свободу, он все равно станет топтаться на месте. Так и мы — постепенно свыкаемся со своим несчастьем, и оно переходит в привычку.

Она тебя не отпустит, пока не сбежишь вон.
В кольце её жёсткой власти выходишь на полигон.
Ты – ядерная боеголовка, спецтехника, бомба, боец.
Здесь нет виноватых и правых. Кто выжил, тот молодец. Но кто-то ушёл с поля, он просто свернул с пути.
Подумал: хватит насилья; нужно себя спасти.
И это его выбор – естественный и простой,
Без страха чужих осуждений, несущий душе покой. А: Сколько стоит свобода?
Б: Наверно, она дорога. А: Сколько стоит свобода?
В: Свободе моей нет цены. А: Когда ты себя отпустишь?
Б: Когда-то... Но только когда?.. А: Когда ты себя отпустишь?
В: А разве я на цепи?

Браслеты — остатки цепей.
И в этом же роде, конечно,
на ручке покорной твоей
блестит золотое колечко.

Ты пренебрег привилегиями, которые были даны тебе при рождении, и снова и снова возвращался в тюрьму... Похоже, неволя тебе приятней, чем свобода.

Надежда заключенного, лишенного свободы, — совершенно другого рода, чем настоящим образом живущего человека. Свободный человек, конечно, надеется (например, на перемену судьбы, на исполнение какого-нибудь предприятия), но он живет, он действует; настоящая жизнь увлекает его свои круговоротом вполне. Не то для заключенного. Тут, положим, тоже жизнь — острожная, каторжная; но кто бы ни был каторжник и на какой бы срок он ни был сослан, он решительно, инстинктивно не может принять свою судьбу за что-то положительное, окончательное, за часть действительной жизни. Всякий каторжник чувствует, что он не у себя дома, а как будто в гостях. На двадцать лет он смотрит будто на два года и совершенно уверен, что и в пятьдесят пять лет по выходе из острога он будет такой же молодец, как и теперь, в тридцать пять. «Поживем еще!» — думает он и упрямо гонит от себя все сомнения и прочие досадные мысли.

Не боюсь я ваших проклятий! Нет хуже проклятия, чем жить несвободной!

– Но я не служанка, я – из рода Эорла. Я умею сидеть в седле, владею мечом и не боюсь ни боли, ни смерти.
– Чего же ты боишься, госпожа?
– Неволи, – бросила она. – Я боюсь просидеть всю жизнь под замком, боюсь дождаться дня, когда усталость и годы примирят меня с тюрьмой, когда надежда совершить великое исчезнет, забудется и перестанет волновать сердце.

Нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце её — силки, руки её — оковы.

Из этого заколдованного круга выхода нет. Все двери на замке, охрана ласково улыбается. Вас держат в неволе с помощью долгосрочных кредитов, ежемесячных взносов, квартплаты.

Смерть не страшна, Ратибор. Страшна жизнь в неволе.

Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном, Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно.
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим! Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я!...»

…заключенные стояли в строю голыми. Каждый из них был человеком. Но они давно забыли об этом.

Когда у человека отнимают свободу и приучают его жить в клетке, он теряет способность мыслить как прежде.

Несвободный человек всегда идеализирует свою неволю.