Эрнест Хемингуэй – цитаты и высказывания

Никогда не считал, что война – неважно, насколько она необходима или оправдана, – не преступление.

Я говорю о тех двух типах дураков, которые встречаются в России. — Карков усмехнулся и начал: — Первый — это зимний дурак. Зимний дурак подходит к дверям вашего дома и громко стучится. Вы выходите на стук и видите его впервые в жизни. Зрелище он собой являет внушительное. Это огромный детина в высоких сапогах, меховой шубе и меховой шапке, и весь он засыпан снегом. Он сначала топает ногами, и снег валится с его сапог. Потом он снимает шубу и встряхивает её, и с шубы тоже валится снег. Потом он снимает шапку и хлопает ею о косяк двери. И с шапки тоже валится снег. Потом он ещё топает ногами и входит в комнату. Тут только вам удаётся как следует разглядеть его, и вы видите, что он дурак. Это зимний дурак. А летний дурак ходит по улице, размахивает руками, вертит головой, и всякий за двести шагов сразу видит, что он дурак. Это летний дурак.

Фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами.

— Ты коммунист?
— Нет, я антифашист.
— С каких пор?
— С тех пор как понял, что такое фашизм.

Интеллигентный человек иногда напивается для того, чтобы провести время со своей глупостью.

Все поколения в какой-то степени потерянные, так было и так будет.

Приличные девушки — да это же всего на свете опасней.

То, что писатель хочет сказать, он должен не говорить, а писать.

— Скажи мне, Том. Что тебя так огорчает?
— Весь мир.

Я никогда особенно не любила детей, но мне не хочется думать, что у меня их никогда не будет. Я всегда считала, что у меня будут дети, и тогда я полюблю их.

Сентиментальных людей так часто обманывают.

Вдруг он подумал, что боль притупится, если с кем-нибудь поговорить об этом, но она не притупилась, лишь на душе стало мерзко.

Лучшие люди на Земле умеют чувствовать красоту, имеют смелость рисковать и силы говорить правду. И именно эти положительные качества делают их очень уязвимыми. Именно поэтому лучшие люди часто разрушены изнутри.

Приятно было пить медленно, и смаковать вино, и пить в одиночестве. Бутылка вина — хорошая компания.

— Он хороший человек, — шёпотом сказала Томасу Хадсону Умница Лил. – Политик. Но очень честный и очень весёлый.
Политик обнял Лил за талию.
— Ты с каждым днём худеешь, жизнь моя, — сказал он. – Мы с тобой, наверно, одной политической партии.

Каждый, кто ходит по земле, имеет свои обязанности в жизни.

Но умному человеку иной раз приходится выпить, чтобы не так скучно было с дураками.

Дописав рассказ, я всегда чувствовал опустошённость, было грустно и радостно, как после любви в постели...

Дайте-ка мне связку гранат во имя науки.

Пьяница — это гаже всего. Вор, когда он не ворует, — человек как человек. Мошенник не станет обманывать своих. Убийца придёт домой и вымоет руки. Но пьяница смердит и блюёт в собственной постели и сжигает себе всё нутро спиртом.

Весёлые люди обычно самые смелые люди, которые погибают первыми.

Некоторые книги незаслуженно забываются, но нет ни одной, которую незаслуженно помнили бы.

... я пожалел, что не умер до того, как полюбил ещё кого-то, кроме неё.

Борьба со злом не делает человека поборником добра.

Утром ночные планы никуда не годятся. Когда думаешь ночью, это одно, а утром всё выглядит иначе. И ты знаешь, что план никуда не годится.

Давай взорвем все мосты, какие тут есть, и выберемся отсюда. Мне здесь надоело. Слишком много народу. Это к добру не приведет.

Тот, кто выигрывает войну, никогда не перестанет воевать.

По-настоящему храбрым людям незачем драться на дуэли, но это постоянно делают многие трусы, чтобы уверить себя в собственной храбрости.

Хорошая проза подобна айсбергу, семь восьмых которого скрыто под водой.

Никакой «меня» нет. Я — это ты. Пожалуйста, не выдумывай отдельной «меня».

Тот, кто щеголяет эрудицией или учёностью, не имеет ни того, ни другого.

Работа — это главное в жизни. От всех неприятностей, от всех бед можно найти одно избавление — в работе.

Раз уж начал — побеждай.

Это было существо с нравственностью пылесоса и душой тотализатора, с хорошей фигурой и с лицом, которому порочное выражение придавало особую прелесть.

Я считал, что жизнь — это вообще трагедия, исход которой предрешён.

Ты мертв, брат мой! Но кто бросил тебя в ураганный период на островах, где тысяча людей до тебя погибла от урагана, строя дорогу, смытую теперь водой? Кто бросил тебя там? И как теперь карается человекоубийство?

Я не могу примириться с мыслью, что жизнь проходит так быстро, а я не живу по-настоящему.

Я забываю о тебе иногда, как забываю, что бьётся моё сердце.

Он никогда особенно не ссорился с этой женщиной, а с теми, которых любил, ссорился так часто, что под конец ржавчина ссор неизменно разъедала всё, что связывало их. Он слишком сильно любил, слишком многого требовал и в конце концов оставался ни с чем.

Он как-то похвалил мой итальянский язык, и мы с ним подолгу разговаривали по-итальянски. Я сказал, что итальянский язык кажется мне слишком легким для того, чтобы серьезно им заинтересоваться. Все кажется в нем так легко. «О да, — сказал майор. — Но почему же вы не обращаете внимания на грамматику?» И мы обратили внимание на грамматику, и скоро итальянский язык оказался таким трудным, что я боялся слово сказать, пока правила грамматики не улягутся у меня в голове.