Цитаты на тему «свобода»

Что такое любовь, свобода или клетка?
Что такое свобода, запах дождя терпкий.
Как понять, в чём смысл мира?
В том, что мама тебе жизнь просто подарила.

Несмотря на потерю полной свободы, мы все равно остаемся свободными людьми.

Если, укрепляя свое сердце решимостью каждое утро и каждый вечер, человек сможет жить так, словно тело его уже умерло, путь будет для него свободен.

По отношению к превосходному нет иной свободы, кроме любви.

Я курю пока могу и никогда не прекращу.
Пока ты в рамках — я творю всё, что хочу.
Кинуть ночью все дела, чтобы песню записать.
Я не усну уже 4-й день подряд.

Красота — это свобода.

Познание в значении абсолютном — это освобождение от всего.

Лишь разойдясь, легко и тихо,
Я понимаю, что опять дышу,
А ты кричал, довольно лихо:
«Я не могу и не дышу!» Ушла и радостно взлетела.
А ты остался утопать.
Я проживу, как и хотела,
Тебе меня вновь не поймать…

Свобода нашей души ограничена скромными возможностями и нескромными потребностями нашего тела.

К вопросу о свободе, чтобы свободно чувствовать себя с двумястами килограмм на плечах, надо прежде иметь опыт водружения на свои плечи двух сот пять килограмм веса груза.

Освободи человека, и ему захочется творить.

Он говорит: хочу твою жизнь упорядочить.
Я слышу эхо: прокрустово ложе.
К чему мне мука его любить и порядок чтить?
К чему такое терпение, Боже? То ли дело — антоновка на скатерке, ночь, тишь.
Он уехал. Ты, словно йог, свободна.

Свобода — храбрость генерала говорить правду в лицо своему начальнику. Именно этой характерной чертой известен генерал Александр Васильевич Горбатов, которого 3-й армии прямая заслуга — взятие Орла 5 августа 1943 года.

Абсолютная свобода — это когда на всех перекрёстках во все стороны горит зелёный свет.

Обществу нужна наша покорность, поэтому человек стеснен в своей свободе.

Свобода-это, когда в ней таится страх, и надежда-обрести ее.

Огнеяр слишком любил волю, любил делать то, что хочется, и не заботиться о чужих делах. Его стремление к Гордеславову столу было гораздо слабее, чем нежелание трудиться ради того, чтобы его занять.

Из всех атрибутов нашего духа, мы, разумеется, больше всего гордимся своей свободой. По мнению философов, человеку присуща свобода воли — он действует по собственному произволу; и из нравственной независимости людей вытекает их ответственность за совершаемые поступки. На этом основном принципе базируются все учения о наградах и наказаниях.

Когда-то свобода была утопией. А сегодня она не является даже действительностью.

Я хочу превратиться в Маргариту!
Чтобы ночью ввысь взлететь беспечно, беззаботно…
И Любовь обрести неземную, сумасшедшую, вечную…
Настоящей Женщиной быть… счастливой и свободной!

Он попросту предоставляет событиям идти своим чередом, так как предпочитает свободную жизнь всяким законным узам.

Свобода – это пространство для дури.

Порою так полезно потешить себя и просто… забыть обо всем. Ощущение полной предоставленности самому себе чудесно.

Но беспредельная тирания мужчин, отринув божественное право и законы природы, отняла несправедливыми установлениями у женщин прежнюю свободу, ныне вовсе забытую — женщин с детства приучают не думать о свободе. <...> Униженные нынешними законами, женщины потерпели поражение в войне с мужчинами и вынуждены уступить победителю; а причина тому — не естественная или божественная необходимость, а привычка, воспитание, судьба и некое тираническое стечение обстоятельств.

Благодаря своей зоркости, своей удивительной способности беспристрастно воспринимать мир, Пелевин первым увидел, что восторжествовала несвобода, потому что свобода – это примета сложной системы, разветвленной, гибкой, имеющей множество внутренних укрытий и лабиринтов, множество непредсказуемых вариантов развития. На доске стояла сложная комбинация, но ее смахнули с доски, и в результате мы оказались в мире, в котором нет больше кислорода, в котором царит постоянный холод

Человек никогда не будет свободен, пока не изгонит бога из своего мышления и разума. Произведение мечты о неизвестном, созданное невежеством, эксплуатируемое интригой и принимаемое из глупости, это чудовищное представление существа или принципа вне мира и человека составляет канву всех бедствий, с которыми билось человечество, и составляет главное препятствие к его освобождению. Пока мистическое видение божества будет омрачать мир, человек не сможет ни познать мир, ни овладеть им: вместо науки и счастья он в нем обретет только рабство, нищету и невежество…

Предвкушение свободы. Такая сладость на устах. Ей хочется все больше воли, но чтобы кто-то обнимал. «Что может быть плохого в клетке? И что ужасного в цепях?» Она в бреду! Сама не зная, пытается себе все внять. Но ты же птица! Легкость, небо, полет к неведомым мирам! Неужто это променяешь на то, «чтоб кто-то обнимал»? Ты будешь чахнуть, извиваться как рыба жалкая в руках. Ведь нужно помнить про полеты и запах ветра в волосах. Рискни, не бойся, это просто! Шагни в заманчивую даль. Тебе не нужно, чтобы обнимали, а чтобы кто-то рядышком летал.

И вот сегодня я загляделся на рыжеватые сапоги кавалерийского офицера, который вышел из казармы. Проследив за ними глазами, я заметил на краю лужи клочок бумаги. Я подумал: сейчас офицер втопчет бумажку сапогом в грязь — ан нет, он разом перешагнул и бумажку и лужу. Я подошёл ближе — это оказалась страница линованной бумаги, судя по всему, вырванная из школьной тетради. Намокшая под дождём, она вся измялась, вздулась и покрылась волдырями, как обожжённая рука. Красная полоска полей слиняла розоватыми подтёками, местами чернила расплылись. Нижнюю часть страницы скрывала засохшая корка грязи. Я наклонился, уже предвкушая, как дотронусь до этого нежного сырого теста и мои пальцы скатают его в серые комочки… И не смог.
Секунду я стоял нагнувшись, прочёл слова: «Диктант. Белая сова» — и распрямился с пустыми руками. Я утратил свободу, я больше не властен делать то, что хочу.

Законы служат стенами моей крепости, они определяют устройство моего царства. Безрассудный пришел ко мне и стал просить: «Освободи нас от уз своих запретов, и мы станем великими». Но я знал: вместе со скрепами они потеряют ощущение целостности царства и перестанут его любить; ничего не любя больше, они потеряют самих себя, — и решил обогатить их любовью, пусть даже вопреки их желанию. А они, затосковав по свежему ветру, пожелали разрушить замок моего отца, где каждый шаг был исполнен смысла.

Дни свободы
И я знавал.
Дни печали -
Я их назвал…

Существует особая свобода для женщин; о ней не пишут в конституциях; эта свобода проявляется в том, что когда они используют тебя, как хотят, а ты говоришь: «Я есть, я выбираю, я решаю, я хочу» — так или иначе, в молодости или когда тебе сто лет — это литургия для свободных женщин: «Я выбираю, я решаю, я хочу, я есть!» — и ты должна неукоснительно следовать своей вере, быть фанатичкой свободы, быть способной произносить эти слова и в то же время действовать вовремя; быть преданной этому делу. Ты должна любить свободу, дорогая; быть девочкой-буддисткой: никакого «я», быть свободной от цепей существования во имя пустоты внутри, отсутствия эго, — Фрейд даже не не смог разглядеть тебя под микроскопом.

Если бы иерархия не проникла так глубоко в сердце человека, мешая смело преследовать свободные, то есть быть может, неугодные Богу мысли, то надо было бы свободу мыслей считать таким же пустым словом, как, например, свободу «пищеварения».
По убеждению людей, принадлежащих к какому-нибудь цеху, мысль мне дана; по мнению же людей свободомыслящих, я ищу мысли. Для первых истина уже найдена и существует, и мне нужно только принять ее, как милость подателя; для вторых же истину следует искать, и она – моя лежащая в будущем цель, к которой я должен стремиться.
В обоих случаях истина (истинная мысль) находится вне меня, и я стараюсь ею овладеть благодаря дару (милости) или приобретению (собственным заслугам). Итак: 1) истина – привилегия; 2) нет, путь к ней открыт для всех, и ни Библия, ни Святой отец, ни церковь или кто бы там ни был не обладают ею; но обладания ею можно достигнуть спекулятивным путем.
Оба эти типа людей не обладают истиной как собственностью: они имеют ее или в виде лена (ибо «святой отец», например, не единственный: единственный – это такой-то Сикст, Климент и т. д., но как Сикст, Климент и т. д. он не обладает истиной, а обладает ею только как «святой отец», то есть как дух), или в виде идеала. Как лен она существует для весьма немногих (привилегированных), как идеал – для всех (патентованных).

Христианство отняло у земного только его непреодолимость, сделало нас независимыми от него. Точно таким же образом я возвышаюсь над истинами и их властью: я – сверхчувственен и сверхистинен. Истины так же низменны и безразличны для меня, как вещи: они меня не одухотворяют, не вдохновляют. Никакая истина, никакое право, никакая свобода и т. д. не может иметь независимое от меня существование, не может меня покорить. Это – все слова, только слова, как и для христианина все земное – только «суета». В словах и истинах (каждое слово – истина; Гегель утверждает, что нельзя сказать лжи) нет спасения для меня, как и для христианина в земном и суетном. Как богатства мира сего не могут сделать меня счастливым, так же и истины. Искусителем является теперь не сатана, а дух, и он соблазняет нас не благами мира сего, а мыслями, «блеском идей».

Свою свободу относительно мира я обеспечиваю себе тем, что присваиваю себе этот мир, «захватываю и занимаю» его для себя, каким бы то ни было насилием, силой убеждения, просьбы, категорического требования, даже лицемерия, обмана и т. д., ибо средства, которыми я для этого пользуюсь, сообразуются с тем, что я собою представляю. Если я слаб, то и средства, которыми я располагаю, тоже слабы, как все названные, которые, однако, вполне достаточны по отношению к довольно многому в жизни. К тому же обман, лицемерие и ложь, в сущности, лучше, чем они кажутся. Кто не обманул бы полицию, закон, кто не поспешил бы прикинуться невиннейшим обывателем при встрече с сыщиком, чтобы скрыть содеянное беззаконие? Кто этого никогда не делал, тот, значит, допускал насилие над собою; его сделала малодушным его совесть. Мою свободу ограничивает уже то, что я не могу осуществить волю свою относительно другого (будь это другое – существо без-вольное, например, камень, или существо, одаренное волей, например, правительство, отдельный человек и т. д.). Я отрицаю мое своеобразие, когда отрекаюсь от себя перед лицом другого, то есть когда я уступаю, отказываюсь от чего-либо, отхожу.

Ну а что, если я не убегу? Что мне терять, кроме сотен тонн стальных оков, которые якобы делают меня неуязвимым? Возможно, расправив освобожденные от брони крылья, я смогу летать так, чтобы меня не сбили.

Что же, коллектив прав, защищая себя, личность права, борясь за свободу своей правды. Жизнь идет, как равнодействующая этих сил. Но в этой борьбе правда коллектива – правда социальная, правда личности – религиозная.
Да, вот где последнее основание свободы и борьбы за свободу. В послушании высшей правде. Голос Божий слышится, как голос, говорящий из самой глубины совести: отсюда совпадение подлинного и самого реального «я» с этим Божественным зовом. Свободное послушание и свобода.

Деньги — это отчеканенная свобода.

В последнее время Россия — страна, ну как бы это так сказать, в некоторых отношениях, более свободная, чем США. Правда, это покупается отсутствием консенсуса по всем базовым ценностям, но это заставляет меня как-то радостно сказать, что фашизм у нас не пройдёт. А почему? А потому что у нас ничто не проходит! У нас и коммунизм не прошёл, и либерализм не прошёл, ну и фашизм не прошёл, потому что, на самом деле, всем всё равно и это, до какой-то степени, нас спасает.

Несмотря на опасность; на то, что здание такое же не надежное, как и остальные, мне нравится сюда приходить. В любой момент оно может рухнуть и похоронить нас заживо. Не думаю, что мне будет удобно лежать под толстыми тяжелыми плитами, но это место по-своему прекрасно. Отсюда отличный вид на дыру в Дуге, мол, посмотри, там то, что ты ищешь; то, что тебе нужно. Свобода...

Раб о свободе любит петь
Под вечер, в заведенье.
От этого питье вкусней,
Живей пищеваренье.