Цитаты на тему «жизнь и смерть»

Нам всем придётся умирать.

Завеса жизни и смерти теперь не столь таинственна.

Между жизнью и смертью всего лишь шаг, но как правило, на это уходят годы.

Джордж со свойственной лишь взрослым ясностью и отчетливостью вдруг понял, что, когда смотришь в пустое безмолвное лицо смерти, реальность не то чтобы совсем уж не важна, но как-то менее значима. Понял с характерной для взрослых ясностью и принял как данность, что тоже свойственно взрослым. Жизнь прошла и оставила след. И след этот не более значим, чем простой отпечаток ботинка в пыли. Так мыслят и рассуждают взрослые; ребенку же нужно много лет, чтобы понять, осознать, что он сделан, создан, сформирован; что происхождение его – не более чем чистая случайность; что все остальное на свете, кроме этого следа, не более чем прах и тлен. Прах с дымным привкусом пороховой гари, оставшимся от сгоревших в секундной вспышке прожитых лет.

Все люди умрут. Где-то. Когда-то. У них свои причины жить. У них свои причины умирать.

«Научить людей ценить жизнь» — с этой задачей лучше всего справляется смерть.

Кто мало тренируется — тот мало живет.

[Фалес] сказал, что между жизнью и смертью нет разницы. – «Почему же ты не умрешь?» – спросили его. «Именно поэтому», – сказат Фалес.

Находясь между жизнью и смертью, мы чувствуем жизнь сильнее всего.

Он сказал, что у того, к кому приходил ангел смерти, появляется еще одно зрение — духовное... Когда ангел смерти ошибается, он дарит человеку еще одну пару глаз.

Ребенок. В этом распадающемся теле на ощупь, вслепую пробивалась к свету новая жизнь. И она тоже была обречена. Бессознательный росток, прожорливое, жадно сосущее нечто. Оно могло бы играть в парках. Кем-то стать — инженером, священником, солдатом, убийцей, человеком… Оно бы жило, страдало, радовалось, разрушало…Инструмент, уверенно двигаясь вдоль невидимой стенки, встретил препятствие, осторожно сломил его и извлек… Конец. Конец всему, что не обрело сознания, всему, что не обрело жизни — дыхания, восторга, жалоб, роста, становления. Не осталось ничего. Только кусочек мертвого, обескровленного мяса и немного запекшейся крови.

Как жить, если за тобой — только смерть? Как из смерти черпать силы для жизни?

Всему своё время: время любить и быть любимым, время жить и время умирать...

... говорят, что умирающие начинают видеть и понимать такое, что недоступно здоровым людям…

Когда кто-то слишком долго ходит между жизнью и смертью, он начинает чувствовать себя живым, лишь когда смерть дышит ему в затылок.

... Вспомните тех, кто покоится на церковном кладбище — нам повезло больше. Они бы всё отдали, лишь бы обрести наши разбитые сердца!

Когда мужа застрелили, он упал, я поняла, что меня ждет всё то же самое, у меня было столько ярости. Столько ненависти! Но не к режиму. Не к Гитлеру. Вообще. На себя скорее. За то, что я столько ждала, ждала, ждала, когда начнется жизнь, она так и не началась, а вот теперь уже всё.

— Справедливость? Все просто обожают это слово. Отличное слово, но... Это когда не применяя своей силы ты стараешься убить других чужими руками. Твоя справедливость очень не хорошо пахнет. Это запах крови! Тебе не кажется? Ну не делай такое лицо, я не сержусь.
— Сестрица!
— Вот уж не думала, что услышу это от тебя. Это очень забавно.
— Сестра, если ты закончила, отпусти его. У меня пальцы устали.
— Жизни очень дёшево стоят. Как конфетный фантик. И твоя, и его.
— Я не хочу разговаривать, просто отпусти его!
— Для тебя у меня тоже есть пара слов, Двурукая. Я не знаю, что ты там думаешь, но не пытайся жить как он.
— Замолчи. Я поняла, я поняла, сестра, пожалуйста, не надо больше. У меня очень устали руки.

— Мам, как умерли Миранда и Мэри? — спросила Сильвия, когда они с мамой уже расходились по комнатам. Этот вопрос мучал её весь день. Она хотела получить на него хоть какой-то ответ.
— Они умерли героями, Сильви. Миранда пожертвовала своей жизнью ради Мэри и Джеймса, ну а сама Мэри умерла из-за того, что в последний момент она перестала контролировать свою магию. Убийца Миранды смог отразить удар Мэри, и заклятье отлетело в неё. Мэри жаждала мести, но она была очень хорошей и благородной девочкой. Такой же, как и её родители. Со дня её смерти её стали называть «Кровавой Мэри». Ты заметила, что на фотографии у Мэри красные глаза? — Сильвия кивнула. — На самом деле у Мэри были карие глаза, как у Джеймса, но Мэри видела слишком много крови. Ей было 6 лет по земным меркам, когда началась война. Из-за этого её глаза стали красными. Багровыми, цвета крови. Навсегда. — Эмили глубоко вздохнула и опустила глаза. Сильвия была в шоке от такого ответа на её вопрос. Она думала, что её сестра с тётей умерли по случайности, но оказалось они умерли в бою. В бою за справедливость. За право на жизнь. Её глаза наполнились слезами. Эмили притянула дочь к себе, а та разрыдалась у неё на плече. Как бы она хотела, чтобы ничего этого не было. Чтобы все родные и близкие были сейчас рядом с ней. И она знала, что так и будет. Ведь человек остаётся жив, пока о нём помнят и любят.

Беспомощность Налан усиливала даже не внезапная смерть Лейлы, не ужас и жестокость, которые ей сопутствовали, а совершенное отсутствие справедливости во всём этом. Жизнь полна несправедливости, но, как теперь понимала Налан, смерть превосходит её в этом смысле.
Даже в детстве кровь у неё закипала, когда она видела, что с кем-нибудь — не важно, с кем, — обращаются жестоко и несправедливо. И если сравнить эту долю достоинства с малюсеньким наделом земли, которые принадлежит тебе, и только тебе, именно ты посеешь семя своей надежды. Этот крохотный зародыш в один прекрасный день даст ростки и расцветёт. По мнению Налан, именно за это малюсенькое семя и следует бороться.

Исследователи в нескольких организациях с мировым именем наблюдали неослабевающую мозговую деятельность у тех, кто только что умер. В некоторых случаях она длилась всего несколько минут, а в иных — до десяти минут и тридцати восьми секунд. Что происходит в это время? Вспоминают ли умершие своё прошлое, и если да, то что именно и в каком порядке? Как разум может сжать целую жизнь так, чтобы она уместилась всего в несколько минут — столько же, сколько требуется для закипания воды в чайнике?
Последующие исследования показали, что более тысячи генов продолжают функционировать в телах и спустя несколько дней после констатации смерти. Возможно, мысли человека живут дольше, чем его сердце, мечты — дольше, чем его поджелудочная, а желания — дольше, чем желчный пузырь… Если это правда, может, людей следует считать полуживыми, пока воспоминания, которые сделали их самими собой, всё ещё колышутся, расходятся кругами и остаются в этом мире?

Мы все знали, что умрем там, где живем. Моя Родина — Советский Союз! Как в тюрьме — лежишь ты в камере или ходишь, ты все равно — сидишь!

Я не стесняюсь своего города, я в нём прожил всю жизнь, в нём же, скорее всего, умру…

Армин — только она успела это сказать, Сильвия дотронулась до её виска и проникла в воспоминания. Она увидела всю жизнь Армин. Как её родители умерли в автоаварии, а она с сестрой чудом выжила и обрела свой дар. Как она носила траур, как узнала о заболевании сестры. Но главное Сильвия увидела, что Армин хоть и заключила сделку с гражданскими, но ни разу никого не убивала. Да она даже помогала Ненавистникам сбежать!

Попасть в ловушку между жизнью и смертью в царстве сновидений — ужасная судьба...

«Иногда мы радуемся, очнувшись после тревожного сна. Возможно, после смерти... то же самое».

На что дан страдальцу свет, и жизнь огорченным душею,
которые ждут смерти, и нет ее, которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад,
обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб?
На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком?

Высоко над головой в небе ещё посверкивало серебро вчерашней луны, ясной и недостижимой, как отблеск какого-то счастливого воспоминания. Она всё ещё часть этого мира, и в ней до сих пор теплится жизнь, так как же её может не быть? Как она могла уйти, словно сон, померкший с первым лучом дневного света? Ведь несколько часов назад она пела, курила, бранилась и думала… да и сейчас она всё ещё мыслит. Поразительно, что мозг по-прежнему работает в полную силу, хотя никто не знает, как долго это продлится. Как бы ей хотелось вернуться и объявить всем, что мёртвые не умирают сразу, что на самом деле они способны размышлять о многом, включая собственную гибель! Люди испугались бы, узнав об этом, решила Лейла. Сама она точно испугалась бы, если бы была жива. Но ей чудилось, что сообщить об этом другим очень важно.

Я убивал, о чем не раз жалел потом. Искренне раскаивался,… но вернуть к жизни умерших невозможно. Поэтому я знаю цену жизни, как никто другой. Как и смерти… И для хорошего человека ничего ужасного в ней нет. Она дарит покой. Бесконечный покой.

Ни одна смерть не похожа на другую, но каждая вводит нас в тот же мир, в мир, куда мы так редко вступаем, где нам становится ясной вся никчемность того, за чем мы так долго гнались и так скоро опять устремимся в погоню.

Смерть немногих виновных искупает жизнь многих невинных, обреченных на смерть.

– Да, яда в нём всегда было много, – задумчиво произнесла женщина. – И хоронил он себя уже не раз. На словах только. – Она усмехнулась, и недобрый огонёк засверкал в её красивых изумрудных глазах. – Только на словах, – повторила она. – Он ведь сказочник. В последнюю нашу встречу заявил мне, что забронировал себе местечко в аду среди «многословных и сладкоречивых демонов», то есть среди писателей. Потом, впрочем, уверял меня, что явившийся за ним ангел смерти ошибся адресом и за эту ошибку подарил ему ещё одну пару глаз, и теперь будто бы у него появилось какое-то особое духовное зрение, которое есть только у тех, к кому приходил ангел смерти… Я уже тогда поняла, что от химии он бредит. В конце концов, он оплачивает по счетам. Бог шельму метит. Уверял меня, что смерть не страшна, если её осмыслить. Ну, не бред ли это? Одним словом, сказочник. Господи, чего он только не нёс в бреду! Сообщил мне, что в больнице он узнал, что слова «умирание» и «смирение» – однокоренные, и что смерть – это наивысшая форма смирения, и тот, кто принимает смерть со смирением, попадает в рай.
– Зачем он тогда сбежал из клиники? – спросил Сергей.
– Вот именно, зачем? Этот человек со смертью никогда не смирится. Уж это я знаю точно. Будет изворачиваться как уж, придумывать сказки, окружать себя демонами, но со смертью он не смирится. На словах – да, на деле… – Она покачала головой. – Мне кажется, что не только у меня, но у самого Господа Бога терпение лопается. Хорошо, что Машка не видит отца таким. Пожалуй, она единственная, кто любит его несмотря и вопреки. Дочки всегда любят своих отцов больше, чем матерей. Закон природы. А она к тому же вся в него. Одиннадцатый год пошёл, а она с куклами расстаться не может. В ванную не залезет, пока в неё не закину весь её резиновый зоопарк. Ничего не поделаешь, – вздохнула Вика. – Гены сказочника.

«Люди, ау! Где вы? – мысленно прокричала Виктория, чувствуя, что ощущение сказочности и отравленности этого места всё больше одолевает её. – Сейчас выплывет чёрт с рогами, ухмыльнётся и скажет: «Добро пожаловать в ад. Оставь надежду, всяк сюда входящий», – подумала она и тут же поймала себя на мысли о том, что она говорит его словами и думает его мыслями. – Этак я от него всю жизнь не отвяжусь. Дьявол! Глубоко он во мне сидит. Такого просто так из себя не вытравишь. Даже наполовину мёртвого».
Около домика сочинителя она остановилась, для того чтобы ещё раз перевести дух. Собачка, которая её сопровождала, неожиданно прошмыгнула мимо неё в калитку и только теперь залаяла. В окне дома показалась тень её бывшего мужа. Боже, как он исхудал! Лицо его было жёлтой восковой маской, глаза слезились, видимо, от тех ядов, что он принимал. У него была последняя стадия рака печени. Увидев бывшего мужа таким, Вика почувствовала непроизвольный приступ жалости, а ведь она шла сюда совсем с другими намерениями – не пожалеть, а отругать его за то, что он сбежал из дорогой частной клиники, в которую Сергей передал аванс в размере трёх тысяч долларов.
Она удержала волевым усилием слёзы на полпути от сердца к глазам и вошла в калитку. Старый дом был под стать своему больному хозяину, – он истончился до той мрачной глубины, за которой проглядывала бездна вечной жизни.
Когда она вошла в дом, сочинитель сидел в кресле-качалке и курил. Перед ним на столе среди пустых ампул, грязных шприцов и упаковок из-под таблеток стояла начатая бутылка портвейна.

Ты же знаешь, Вика, я не доверяю нашей медицине. Она лечит следствие, а не причину.
– Причину лечат в церкви, – обронила она.
– У меня нет сил лечить причину. Я болен и стар.
– Стар?! – воскликнула Вика. – Сорок три года – и стар?
– Я стар от другого, – спокойно ответил он. – От постоянной боли. От боли стареют очень быстро. Месяц такой боли идёт за пять лет жизни.
– Но ведь в клинике люди. Тоже больные. Значит, понимающие твою боль. Ты загнал сюда себя как отшельника.
– Запомни, Вика, не только сытый голодному не товарищ. Ещё в большей степени голодный голодному не друг. Мне раньше тоже казалось, что больному легче пожалеть больного. Это не так. Больные все эгоисты. Нельзя любить людей, когда у тебя что-то болит. Нужно сначала избавиться от боли.
– Ну, а друзья? Коллеги?
Он вяло улыбнулся.
– Какие друзья могут быть у писателя? Коллеги? Сочинители все как больные люди. Они завистливы, эгоистичны и самолюбивы. Кроме того, мой вид вызывает жалость. А я не хочу, чтобы меня жалели. – Он поморщился. – Не хочу, чтобы меня хоронили с трогательными слезливыми речами. Не хочу, чтобы, закопав меня в землю, мои друзья заторопились бы на поминки… жрать да пить.
Вика почувствовала в голосе сочинителя раздражение.
– Но кто за тобой здесь будет ухаживать? – ласково спросила она.
– Госпожа Янь.
– Кто? – не поняла женщина.
– Собачка, которая тебя встречала. Пекинесик. Я подобрал её на помойке, куда её, больную и умирающую, выбросили любящие хозяева. Я подобрал её, выходил. Теперь она мне служит. Нет преданнее существа, чем собака.
Вика почувствовала укор в свой адрес и промолчала, полагая, что сочинитель находится в бреду. Он говорил о собаке, как о женщине.
– У тебя просто… подавлена воля, – вырвалось у неё. – Ты никак не хочешь взглянуть на ситуацию трезво.
Тихий трескучий смех раздался в ответ на это замечание.
– По поводу воли и трезвости я расскажу тебе реальную историю, – произнёс сочинитель. – Если ты когда-нибудь встретишь талантливого писателя, подари ему эту историю. Пусть напишет хороший рассказ. Одной девушке по ошибке поставили диагноз «рак» и объявили по любви к ближнему, что жить ей осталось полгода. Девушка была очень волевая и трезвая, и рассудила так: раз такое дело, то нужно помириться со всеми близкими, попрощаться с ними, а уж потом и в гроб можно ложиться. Все мы, дескать, там рано или поздно окажемся. Стала она прощаться – литературно так, театрально, по-чеховски, одним словом – по-русски. Любимый юноша, который никогда не выказывал своих чувств, рыдал у неё на груди как ребёнок. Все плакали, молились, просили у неё прощения, носили её на руках, точно дитя. Они тоже с нею прощались по-русски. Продолжалось это театральное действо полгода. Ей понравилась роль умирающей героини, она влюбилась в самоё себя. И вдруг – звонок из больницы! Простите, мол, вышло досадное недоразумение. У девушки, у которой рак, такие же имя и фамилия. Та девушка скончалась, вы же абсолютно здоровы. Живите и радуйтесь жизни. – Сочинитель прервался и посмотрел в окно, за которым был виден старый засохший дуб, сражённый некогда молнией. – Ты думаешь, она обрадовалась своему воскрешению? Трезвая, волевая девушка. Ты думаешь, она бросилась любить жизнь? Нет, милая Вика. Это была русская девушка, чеховская. Она уже успела полюбить своё трогательно-прощальное умирание, взлелеять его. Так и не сказав никому о своём чудесном воскрешении, девушка простилась со всеми близкими и наложила на себя руки.
– Какой ужас, – пробормотала Вика.
– Вот почему я не доверяю медицине, – сказал сочинитель. – Она не умеет настраивать человека на жизнь.
– Зачем тогда ты себя настраиваешь на смерть?

Примириться с потерей «закрыть вопрос», если это вообще осуществимо, возможно либо в загробной жизни, либо лишь тем, кто остался в живых. В конце концов, книгу моей жизни закроют живые, а не я. Мы передаём послелюдям призрачных себя и уверяем им то, что выучили, прожили, узнали. Что ещё мы можем дать любимым после себя, как не фотографии тех, кем были в детстве, когда нам ещё только предстояло стать отцами, которых они знали. Я хочу, чтобы те, кто переживет меня продлили мою жизнь, а не просто помнили её.

— Он умирает?
— Да не, у него просто печень отказала. Почки тоже скоро.

... Сделай старой Роуз одолжение, наслаждайся жизнью, пока можешь. Не позволяй обаянию смерти и её многочисленным секретам поглотить тебя. Знаю, это соблазнительно и затягивает. Можно сказать, все мы — призраки, ждущие возможности перейти из этого места в следующее. Бытие и небытие разделяет невероятно тонкая плёнка. Наши кости столь хрупки, а оболочки — деликатны, что любой неверный шаг может заставить нас мгновенно кануть в вечность.

— Ты, значит, умереть пытался? Поэтому велел Роджеру с Иеном отнести тебя сюда?
— Это бы я сделал без труда. Тяжелее было не умереть. Да, пускай я и собрался умирать, но это было до того, как я принял решение. Когда я понял, что сердце замедляется, а боль все дальше и дальше, из моего тела ушла лихорадка, а разум прояснился, я увидел...
— Что ты увидел?
— Это была даже не совсем дверь, что-то вроде коридора. Я мог бы пройти через него, если бы я захотел и я хотел. Но еще я знал, что остается позади, тогда я понял, что у меня есть выбор пойти вперед или вернуться назад.
— Тогда ты и попросил прикоснуться к тебе?
— Я знал, что только ты сумеешь вернуть меня.
— Почему ты решил остаться?
— Потому что я нужен тебе.
— Но не потому что любишь меня?
— Умру ли я или ты, вместе мы или порознь, я всегда буду любить тебя.

Смерть всегда уродлива... С достоинством можно жить, умереть с достоинством нельзя!

Род Аверно питает купель — разлом в земной тверди, который испускает вещую энергию на протяжении поколений. Каждого новорождённого семьи окунают в этот тёмный туман, даруя им связь с их землёй и её загадочной силой. Дети непреклонно верят в защиту семейных ценностей и традиций земли, но на самом деле они охраняют саму туманную купель, истинные намерения которой неизвестны. Но когда очередной новорождённый проходил обряд крещения, что-то пошло не так. В глазах малыша сверкнула искра разумения, испугавшая всех присутствовавших и заставившая жрецов шептаться. Его растили, дабы он пошёл по пути других отпрысков рода: война и защита родины во главе семейной армии. Но юноша выбрал иное. Пока другие учились обращаться с оружием, он медитировал у купели. Он глубоко вдыхал тёмный туман, учась быть единым с той силой, что протекала глубоко под землёй его дома; он стал порождением чёрного тумана. Род Аверно не одобрял такой выбор: и стар, и млад упрекали молодого лорда в безответственности. Но обвинения прекратились, едва тот вступил в свою первую битву и показал дарованную туманом власть над жизнью и смертью, о которой другие лорды не могли и мечтать.