Мервин Пик – цитаты и высказывания

Все злые — все до единого, кроме рек, облаков и нескольких кроликов.

Слушай со смирением принцев и понимай пониманием муравьев.

Пусть попробуют тронуть его. За каждый его волос я остановлю чьё-то сердце.

И вновь душевный подъем! Восторг и мысль о побеге. Побеге куда? И когда? Когда это будет? «Да ну же, сейчас! сейчас! сейчас! — послышался голос. — Встань и иди. Чего ты ждешь?»

Не Профессорское это дело, перемены. Дело Профессоров — с пониманием и одобрением созерцать шелушащуюся краску, заржавелый кончик пера, изрезанную крышку парты.

Сегодня я видел гигантскую мостовую средь облаков, выложенную из серых камней и величиною превосходящую поле. Никто не посещает ее. Только цапля… Сегодня я видел дерево, растущее из высокой стены, и людей, прогуливающихся высоко-высоко над землей. Сегодня я видел поэта, глядевшего в узенькое оконце. Но каменное поле, затерянное в облаках, понравилось мне больше всего. Там никогда и никто не бывает. Хорошее место, чтобы играть и мечтать о разном. Я видел сегодня лошадь, плававшую на верхушке башни: миллион башен я видел сегодня. Я видел тучи в самый глухой час ночи. Я мерз. Я был холоднее льда. Мне нечего было есть. Я не мог заснуть. — Он изогнул губы, силясь улыбнуться. — А вы облили меня зеленой грязью.

Мальчик начал смутно сознавать, что «исследование» есть не просто слово или звучание слова, но нечто исполненное одиночества и непокорства. А затем, внезапно, в нем полыхнул первый проблеск самовластного бунта — не против какого-то частного человека, но против вечного круга мертвых символов.

Четырнадцатилетний, Мальчик имел уже немало случаев испытать в запутанном Замке свою храбрость и не раз впадал в ужас не только от молчания и мрака ночи, но и от ощущения, что за ним постоянно следят — как если бы сам Замок или дух этого древнего места шел рядом с ним и останавливался, когда останавливался он, вечно дыша в затылок и беря на заметку любое движение.

Вот тогда Мальчик прошел через ад, самый темный из всех: долгая боль в теле, как ни была она мучительна, забылась или каким-то образом вытеснилась, потому что его наполнила боль бестелесная, немощь столь всепроницающая, столь страшная, что получи он возможность умереть, Мальчик тут же и ухватился бы за нее. Никакое обычное чувство не могло отыскать пути сквозь наполнившую его, все заглушившую тошноту души.

Ибо он — именно тот, кого ждал белый ваш повелитель. Самые кости его кричат, требуя пересоединения, плоть жаждет новых обличий, сердце — ссыхания, а душа желает быть пожранной страхом.

Мы — все, что осталось от них... от всех тварей земных, от всех насекомых и птиц, от рыб в соленых морях и от хищных зверей. Ибо он изменил их природу, и все они умерли. А мы еще живы. Мы стали такими, какие есть, благодаря могуществу Агнца и ужасному искусству его.

Смерть слишком мягка, смерть слишком завидна, смерть слишком щедра. Вы же получите боль. Ибо вы говорили с Мальчиком, а он был моим с первого слова, вы прикасались к нему, а он был моим с первого прикосновения. Вы разговаривали обо мне и слушали Мальчика, а это измена. Вы не подготовили пир. И потому получите боль. Приблизьтесь и будьте целованы, чтобы боль могла состояться.

Старое, изрытое морщинами лицо обратилось в фантастическую поверхность награвированных перекрёстных штрихов...

Впрочем, в будущее она не заглядывала. В отличие от её нового друга, сумеречного человека, каждая фраза которого, каждая мысль, каждый поступок содержали двойное дно, она жила волнующими минутами, упиваясь новыми ощущениями, которых ей более чем хватало. Инстинкт самосохранения отсутствовал в ней. Опасения — тоже.

Глава сороковая? О нет! Первая, ибо до этой главы она не жила, а если и жила, то лишь в бездейственном предисловии.

Ответа я избежать никак не мог. Я шагал по себе, по своему прошлому; по ранним своим дням; по своему детству, когда странствовал по белым дорогам чуда и невинности, что подобны были отзвукам давно известного и временно забытого.

Вы отвратительный старый педант, Кличбор, сильно запоздавший на собственные похороны, а разум ваш так скор, как беременная черепаха.

— Вы умный маленький монстр. Дьявольски умный маленький монстр.
— Но разве в каждом честолюбивом человеке не присутствует нечто монструозное?

Лучше оставить в сердце зияющую, полную пустоту, чем сносить издевательские укоризны осиротелой книги.

Все мы — узники словаря. Мы выбираем то, на что обрекает нас эта гигантская тюрьма с бумажными стенами — маленькие, черненькие, отпечатанные слова.

Неизвестно, растекается ли и видит ли все целиком рыщущий, бесполый взгляд хищной птицы и зверя или уклоняется от всего, устремляясь только к тому, что ищет, но определенно можно сказать, что взгляд человека, даже после пожизненных упражнений, не способен вобрать в себя целиком всю явившуюся ему картину. Бесстрастного видения не существует. Не существует постижения с первого взгляда. Есть только осознание девы, коня, блохи, лишь допущенье блохи, коня и девицы — то же и в снах и за пределами снов, ибо все, что томит нашу душу, будучи однажды увиденным, выступает на первый план, ослепляя нас и утопляя во мраке. Жизнь в великой её полноте.

Доктор, по опыту зная, что до двойняшек доходит лишь малая часть сказанного, допускал, беседуя с ними, немалые вольности, кои для собственного развлечения смешивал с угодливостью, — чего нипочем не позволил бы себе в присутствии людей, не столь безголовых.

Но я никогда не был ни благоразумен, ни достаточно честен или храбр, чтобы признать, что весь этот мир радужной окраски так же фальшив, как паричок морковного цвета.

Казалось, что библиотека растекается от него, как от своей сердцевины. Уныние Графа пропитывало воздух вокруг, разносивший недуг его во все стороны. Все, находящееся в длинной зале, впитало в себя эту грусть. Темные галереи маялись в медленной муке; книги, ряд за рядом уходящие в мглистые углы, представлялись, каждая, отдельной трагической нотой в монументальной фуге томов.

Закат полыхнул и потух – каждый миг его казался вечным, но переход от алого к пепельному занял не более нескольких демонических мигов.

Ваше знание интуитивно. Книжная учёность и всё такое вам не нужны. Вам довольно взглянуть на вещь, чтобы узнать её.

Молодость скоро уйдёт от нас. Но в это мгновенье мы молоды, мы вместе сегодня. Проклятие нашего народа падет и на нас — в следующий год или в следующий за ним, но сейчас — СЕЙЧАС, Рантель, — СЕЙЧАС, вот что нас наполняет.

Я была здесь сто раз, но это все в прошлом. А сейчас настоящее. Я гляжу на крыши настоящего, я опираюсь на подоконник настоящего, а после, когда я состарюсь, я буду опираться на этот подоконник опять. На веки вечные…

Радость от жизни окружающих казалась ему истоком своеволия, а от своеволия до неповиновения старшим – один короткий шаг.

Глаза её были не выразительней пары грибов.

— Что ты там говорила о ветерке, дорогая? Наверное, как всегда, ничего интересного.

Это стоит запомнить – из кота получается отличный метательный снаряд.

Он сознавал, что положение его безнадежно, что он — жертва хронической меланхолии, что будь он постоянно предоставлен себе, он давно бы уже окончательно пристрастился к тем снадобьям, которые и теперь-то подрывали его телесное здоровье.

Я не способна сказать, люблю я его или нет, или это весь мир я люблю с такой силой — воздух, дождь, выпавший ночью, и страсть, которая раскрывается, словно цветок, прорывая тугой бутон.

С рассвета и до заката ворочала и ворочала она, словно валуны, свои мысли.

По коням и вперед. Мир заждался тебя.

Этим вечером, пока Граф молча сидел в кресле с бархатной спинкой, разум его обращался к самым разнообразным предметам — так точно черному кораблю, по каким бы он водам ни плыл, неизменно сопутствует отраженный в волнах страшный образ, — к алхимии и поэзии Смерти, к смыслу звезд и природе видений, угнетавших его, когда в хоральные предрассветные часы опийная настойка создавала в его мозгу отзывавший призрачной красотой мир цвета сальной свечи.

Леди не участвуют в «сценах». Они их просто не замечают.

Киде казалось, что переполнившая её красота — острее лезвия меча и способна защитить её от любого навета, любых сплетен, от ревности и подспудной ненависти, некогда так её страшивших.

Осень вернулась в Горменгаст, подобная возвращающемуся в свою твердыню мрачному призраку. Дыхание ее веяло по забытым проходам — Горменгаст сам обратился в осень И обитатели замка стали лишь тенями ее. Разрушающийся замок, мрея в туманах, вдыхал осень, и каждый холодный камень замка выдыхал ее. Корявые деревья, обступившие темное озеро, пылали, роняя капли, и листья их, срываемые ветром, бешено кружили меж башен. Тучи, свиваясь, ложились на них и расточались или тяжко ворочались на поднебесном каменном поле, и лохмотья их тянулись меж стрельниц, теснясь у невидимых стен.