Илья Стогoff – цитаты и высказывания

Какое бы время ни отбивали куранты на Спасской башне Кремля, хоть семь утра, хоть час дня, впечатление всё равно такое, будто новогодняя полночь и пора пить шампанское.

Империи рушатся, как зубы в хорошей драке.

У русских свои представления о правильной жизни.

Вот представь, что ты женщина и платят тебе только в том случае, если ты родишь. Раз в год тебе надо кого-то родить, а тебя никто не трахает! И как тут зачать, если нет секса? Но при этом ты знаешь: никого не родишь, останешься совсем без денег. И вот ты сидишь и ждёшь, когда ж тебя наконец кто-нибудь поимеет? Кто-то, понимаешь, должен эту женщину трахнуть. Вот всё это вместе и называется вдохновением.

Это очень важно, чтобы между тобой и всем остальным миром было стекло. Плоский экран. Если стекло есть, всё О’к. Можешь считать, что жизнь – это просто кино. Если нет, приходится признать, что творящаяся на свете задница имеет какое-то отношение к тебе… Какое-то очень серьёзное отношение.

Фиговая штука — одиночество. Сидеть и знать, что в мире никому нет до тебя дела. А самое обидное, что даже поболтать об этой проблеме бывает не с кем.

... и все это время кто-то будет меня ждать, кто-то будет переживать, что на улице ночь, а меня до сих пор нет.

Всё, что родилось в нашем мире, рано или поздно должно будет умереть.

Чего ловить в Петербурге — не очень понятно. Это не скажешь словами. Это либо чувствуешь всей кожей, либо никогда не объяснишь, о чём речь.

Дорога имеет смысл, если это дорога домой.
Все на свете имеет смысл, если это помогает тебе оказаться там, где ты должен оказаться.
Дорога домой сложна. Двигаться по прямой — всегда проще. Но как быть, если прямая дорога увозит тебя туда, куда ты вовсе не намерен попасть? В этом случае очень важно остановиться, развернуться и поехать в другую сторону... туда, где ждут.
Можно и не разворачиваться. Не удивляйтесь, если в этом случае вы окажетесь в заднице, из которой не выберетесь уже никогда.

Но если сказать одним предложением, то я ее очень сильно люблю. Даже не знаю за что.

... Человек — это ведь не то, что ты видишь, а то, что внутри. В фантик тела завернута конфетка, и человеком мы называем именно ее, а не фантик. Никогда я не ассоциировал человека с его внешностью. Даже в отношениях с женщинами человек интересовал меня куда больше, чем его тело. Женщина может быть фантастически красивой внешне и при этом быть полной дурой внутри. Несколько раз я пробовал секс с головокружительно красивыми женщинами — это была физкультура. Никогда в жизни мне и в голову не приходило покупать проституцию. Девушек у меня было немного, но зато они были самыми лучшими.

Самое мерзкое в любой поездке — это приехать домой и опять стать русским в толпе русских.

У всех нас было блестящее будущее. Только оно так и не наступило.

Я прятался от мира, а мир этого не замечал.

— Как дети! Кого ни спроси — у всех проблемы! У каждого — несчастная, ***ь, любовь! Только у меня все в порядке.
— А кого ты любишь?
— Светлое пиво.

... там, где грех, там обязательно чьи-то слезы. В этом-то все и дело. Может быть, этих слез не видно, но они обязательно где-то льются. Копни грех и увидишь слезы.

Можно ли ходить в косухе и быть хорошим человеком? Вернее, так: можно ли ходить в косухе, узких рваных джинсах и рок-н-ролльных тишотках и при этом являться самым настоящим святым?
Что есть грех? Что — любовь? Как мне жить в этом странном мире? Я имею в виду: что мне делать, чтобы ПРАВИЛЬНО прожить жизнь в этом странном мире?
Я вспоминал носившего косуху священника, и мне казалось, что я знаю верный ответ.

С тех пор я знаю главный секрет Западного Процветания. Белые люди живут хорошо не потому, что умеют работать, а остальные — нет, и не потому, что у них какая-то особенно эффективная экономика.
Все проще: белые носят модные брюки лишь потому, что в местах, которые не обозначаются на карте, голые цветные на машинках с ручным приводом эти брюки для них сшили.

У техно нет содержания. Техно ничего не хочет тебе сообщить и никуда не зовёт. Техно — это просто музыка. Под неё можно просто танцевать.

Самый неприятный день недели это суббота. В пятницу ты живешь еще прошедшей неделей. В воскресенье уже понимаешь, что выходные окончены и скоро снова на работу... а вот в субботу заняться нечем.

Единственное, что интересует русского зрителя, — это чтобы кто-нибудь стоял на сцене и громко ругался матом.

Печален для смертных бег времени, и если бы мы знали ту тропку, по которой уходит от нас сегодня, навсегда становясь вчера, то кто бы не вскочил и не побежал воздвигать заставы, лишь бы удержать миг переходящий?
Увы! Как печальны эти думы...

В Петербурге, который давным-давно мертв, никто никуда не спешит. По крайней мере среди людей, с которыми общаюсь я. Все срочное, что могло здесь случиться, уже случилось. Причем давно.
Все, что есть ценного в сегодняшнем Петербурге, связано как раз с тем, что это НЕ столица. Что это мертвый и оттого особенно прекрасный город. Все ценное, что родилось в Петербурге за последние десятилетия (от прозы Довлатова до песен Цоя, от картин митьков до петербургских рейвов), — это лишь похоронный гимн. Перед вами не город, а его надгробие.

Человек не может жить, если не понимает, зачем он это делает. Можно долго прятаться от большого вопросительного знака, но чем дольше ты прячешься, тем больнее треснет потом тебя по затылку.

Погода напоминает девственницу, которая всё для себя решила, просто ещё не нашла, с кем переспать.

— Я буду говорить, Будда, а ты слушай!
Что с твоими глазами, Будда? Почему ты не смотришь на нас? Посмотри, а? Хватит сидеть у себя в нирване! В нирване каждый может... но я-то не в нирване!... слышишь?... мне говорили, что ты любишь меня... ты любишь?... только не спрашивай, люблю ли я... я не умею... ты большой и сильный... а я так... поссать вышел... я не умею любить... you understand?
Все говорят «быть хорошим»! Будто это старт. Как я понимаю — это финиш. До которого добегает один из сотни. Или нет? Если бы у меня был сын-инвалид... ребенок-уродец... я бы не наказывал его, а лечил... сидел бы у его постели... читал бы книжки, учил рисовать... а ты?... хули ты делаешь в нирване, если я здесь?!. или ты не любишь меня?... а говорили, ты всех любишь... я тоже хочу... всех... всегда... всем сердцем... научи, а?
Каждое утро я просыпаюсь... решаю жить ХОРОШО... а потом... хрясь!... всей рожей... в говно... как мне жить, если вокруг одно говно?!. а ты не желаешь даже открыть глаз?!. а?!
<...>
Слышишь меня?! Слезай! Будь рядом! А если нет, то убей меня! Потому что я больше не могу!..
Я прижимал ладони к глазам и орал все громче.
— Я спрашиваю последний раз!... Ты слышишь меня?!. Не смей молчать!..
И тогда каменный Будда широко распахнул многотонные веки.
И тогда я узнал эти давно знакомые глаза.

Жизнь напоминала дешевое порно. Тот же поток мутных филиологических жидкостей. То же полное отсутствие внятного сюжета.

Разница между большими и маленькими городами есть в любой стране. Но только в России она выглядит так, будто в одной стране живет два совсем разных народа.

— С самого утра я сломала ноготь.
— Не расстраивайся. Купим новый.

Жить в Петербурге действительно невозможно.
Зато умереть тут — действительно красиво.
Место, где люди живут хотя бы несколько столетий, обязательно станет напоминать о смерти. Любое место — необязательно Петербург. Хотя к Петербургу это относится особенно.

У него другая натура... Есть люди, которые, когда садятся в трамвае на лавочку, начинают елозить задницей, устраиваясь основательней, словно намереваются в трамвае жить. Отчего те, кто оказался рядом, чувствуют неудобство. Такой вот и он...

Руки напоминали брачный танец крабов. Влюбленные крабы теряли головы.

В XIX веке вся русская литература была почти что семейным предприятием. Крошечным бизнесом для тех, кто в теме. Что-то вроде сегодняшней блогосферы: интересно, конечно, но, в основном, автору и нескольким его приятелям.

Подумайте, нахрена вы мне звоните? Позвоните лучше родителям.

Мне говорили: бойся беды, напоминали, что нет надежды, но помню я — тело дороже еды, а жизнь важнее одежды.

Культура всегда появляется из бескультурья. Империя — из племени. Другого пути нет.

Она казалась мне жуткой ошибкой. Уродливой, грубой, необязательной, не имеющей права на существование. Её не должно было быть. Но она была. Рано или поздно смерть пожирает всё на свете. Когда-нибудь сожрёт и меня.

Турцию немного портят турки, но в остальном это райский уголок.

Никому больше ничего не нужно. Люди по инерции зарабатывают деньги, завоевывают женщин, продумывают жизненные стратегии — будто строят собственные (совсем крошечные) империи.