Франц Вертфоллен – цитаты и высказывания

Всегда будут люди, которым, казалось бы, с колыбели дано то, к чему вы стремитесь. Всегда будут люди, которые красивее, умнее, богаче с рождения, чем вы. И это не важно. Потому что ваша цель, ваше счастье — это путём наслаждаться. Когда ты строишь себя через свой жизненный путь. Когда с каждым шагом на этом пути ты становишься более открытым, лёгким и счастливым существом — вот это удавшаяся жизнь. Когда каждый шаг на твоём жизненном пути поднимает тебя из болота и грязи, из глупости человеческой. И все цели, к которым вы стремитесь — это, по сути, просто морковки для ишачка, чтобы ишачок вытаскивал себя из болота.

Если два племени воюют друг с другом, это потому что оба — трусы. Если бы какое-то племя было смелее, оно бы сразу победило в войне. Вспоминайте буддийскую притчу про петуха. Император пришел к мудрецу и сказал ему: вот тебе мой петух, сделай из него хорошего боевого петуха. Император пришел через неделю, и мудрец говорил: «нет, твой петух совсем ещё не готов, он бегает по арене, петушится, зыркает на других диким взглядом». Император пришел через две недели, мудрец сказал: «нет, твой петух пока не готов, потому что он все ещё не может стоять спокойно, срывается на других петухов. Через три недели мудрец сказал: «нет, петух не готов. Он хоть и стоит смирно, но внутри боится других петухов». И только через месяц, когда император вернулся, мудрец отдал петуха. Вечером они проводили бои, и как только император выпустил своего петуха, все другие петухи убежали и сдохли в своих уголках от ужаса. А этот петух просто стоял посередине арены, никого не боясь. Когда у тебя нет страха, у тебя нет стольких ослепляющих тебя факторов, ты на только больше синхронизирован с реальностью, со своей целью, со своим результатом — к чему ты идёшь. Поэтому как только в какой-либо схватке появляется сторона, которая не боится — бам! — у тебя есть победитель.

Люди очень любят схватиться за теорию и сказать: «Да, истина! Именно так!» и ничего дальше с этим не делать.
Потому что превращать знания в чувства всегда больно и при этом невероятно страдает человеческое раздутое эго.

Все боятся. Вот она — суть расизма, суть гомофобии. Суть любой фобии общественной — это: «я боюсь чего-то, что я не понимаю, потому что я дебил, который ничего не хочет понимать, и если вы ко мне сунетесь, то я буду стрелять». И пока ты вот так живешь, ты будешь жить в каменном веке. И ты будешь находить себе врагов.

Одна из причин человеческих войн — это страх. Это «я тебя боюсь». Ксенофобия. И это очень здорово показывают шимпанзе. То есть шимпанзе будут воевать на истребление друг с другом, даже когда у них куча ресурсов и куча еды, просто потому что они друг друга боятся. Потому что это два разных племени, которые могут друг друга недопонимать. И уже это одно недопонимание, вообще необходимость брать и разбираться, включать мозги, понимать кого-то другого, — вызывает такой ужас, такую агрессию, что они лучше будут друг друга насиловать и пожирать, чем сделают это дополнительное усилие как-то друг в друге разобраться. И если человечеству удалось отличиться от других обезьян, то это именно благодаря тому, что какой-то непонятной мутацией, случайной мутацией, случайным сочетанием химических элементов в крови в определённые дни человеческие обезьяны были способны быть друг к другу чуть менее агрессивны, чем шимпанзе.

Нам всем нравится мир, где существа достаточно развиты для того, чтоб строгая социальная иерархия ощущалась, как равноправие. Мы все хотим мира, где ты искренне можешь уважать соседа своего, потому что сосед этого достоин. Он не претендует пустым говном на твое уважение, когда даже кола не заслуживает, а он способен на тепло, тепла не боится и открыт тебе, как ты открыт ему. Мы все хотим мира, населенного достойными существами. Только я в упор не могу увидеть, как деление по национальному признаку способно к такому привести. И если вы мне позволите, я считаю, что время, когда ты устанавливал законы лишь для своего королевства, осталось далеко в прошлом. Даже в тринадцатом веке это было уже не так. Сегодня, когда у нас есть трансатлантическая телефонная связь, самолеты, радио, кинематограф, ты должен устанавливать моральные законы для человечества в целом. Фюрер активно работает с Японией. Японцы тоже националисты. Они тоже убеждены, что высшая раса должна быть ростом не более метра шестидесяти, лунолика, узкоглаза и черна волосами, что уголь. Черные говорят: ты очень хорош для белого. Все – нацисты и расисты. Все – каждое человеческое существо, потому что каждый кулик будет орать, что его болото – единственно не болото. Если ты хочешь быть над этим всем, ты должен от них отличаться. Они должны мерить себя по тебе, они не будут этого делать, если ты такой же кулик, который так же истерично нахваливает свое болото.

У вас всё получится, если вы готовы идти до конца и готовы анализировать свои ошибки, проводить работу над ошибками и разрешать проблемы.

В чуть фиолетовом свете, бледный, взъерошенный мой демон сидел на камне в безразмерном аляпистом свитере и грел ладошки о глиняную печь, из которой невыносимо как хорошо пахло хлебом и зажаривающимися орехами.

Откуда эти весенние, зимние, летние запахи?
Все знают, как пахнет зима или осень. Вот что именно смешивается в воздухе, чтоб где угодно – от Москвы до Нью-Йорка ты мог распахнуть окно, и даже слепым сказать – о! вот теперь весна?

Потреблядство — это не вопрос действий (потребление, погоня за деньгами и т. д.), это вопрос ценностей — это неумение ценить и быть благодарным за великое. ЭТО НЕУМЕНИЕ ВЕЛИКОЕ ОТ НИЗКОГО ОТЛИЧАТЬ. Неумение отличать семя от плевел.
Так будьте вдумчивей, господа.

Запомните — не бывает безмозглых очаровательных людей. Очаровательность всегда начитанна.

Ах, Ева,
Печален, прозрачен вечерний
Звон
О неиспытанном. И что еще надо для счастья?

Римляне не отсоединяли себя от тел.
Тело – не временное
пристанище духа,
но дух и есть.
Для христиан тело – не я,
для буддистов, арабов тоже,
для римлян тело рассказывает, кто ты.
Ты то,
что ты делаешь с телом своим.
Христиане зашорили себе взгляд,
мы боимся видеть тела,
мы не хотим до конца понимать,
кто мы,
римляне – нет.
Они разбирали тело,
рисуя портрет души.

Знаешь, Кэт, ложь всегда слышно, она дребезжит, как люди. И силы в ней нет. И жизнью она тебя не наполняет. Ложь труслива и прячется.

Счастье –
самое томное,
алое самое
из признаний
в любви
всем,
кого пережил.

Скажи,
Можно я буду отважен –
А всё остальное –
Неважно.

Без поддержки крупных силовых и юридических структур ни одна валюта никогда не станет общеиспользуемой.
Модной — да.
Поводом для спекуляций — запросто.
Общеиспользуемой — никогда.

Соблазны – величайшая вещь, и соблазнам надо уступать, потому что каждый соблазн – учит. Прежде чем разучиться вовлечению, надо быть вовлеченным, а никто из людей не способен. Пусть будет «Я». И пусть оно живет так ярко, как ему позволит его глубина. Наполненно. И дай бог, чтоб бесстрашно.

Дело не в тестостероне. Потому что не тестостерон делает тебя вожаком, а твоя открытость и твоя смелость. А открытость и смелость, дамы и господа, это выбор. А люди, людишки, хотят верить в тестостерон и эстроген. Это «мужские» гормоны, это — «женские». Потому что они не хотят признавать и осознавать, что смелость, открытость, решительность — это качества, которые ты выковываешь в себе. И неважно: мужчина ты или женщина.

Не бывает невинно пришибленных,
как невинно вдруг убиенных — простейшее откровение,
но людям и то -
недоступно.

Я захлопнула дверь и выбежала на улицу. Как все это неправильно! Да кто они такие?! Почему?! Кто они, чтоб заставлять меня чувствовать себя ничтожеством?! Уехать! Тут же, немедленно – ехать! Вернусь в Лондон. Заведем детей. Не дай бог не гениальных – никаких вундеркиндов, обычных, нормальных, абсолютно среднестатистических малышей.

Я: Ты не любишь зеркала?
ФРАНЦ: Ненавижу. Вот так, оказывается. Я: Почему?
ФРАНЦ: Они… очень о времени.
Я: Ты постареть боишься? Глаза вскинул. ФРАНЦ: Они очень о том, что так и не сделал.
Я: Зеркала?
ФРАНЦ: Да.
Я: То есть, ты переживаешь, что чего-то не успеваешь? Или не успеешь? В упор
посмотрел. ФРАНЦ: Я опасаюсь, что так и не сделаю.

ОНА: Позвольте, а ваши любимые книги? Как?
Почему книги?
Но… кто ей нужен? Господи, эти… русские! Да как же там! Ну хоть один… ну же!
Уайльд?
Гомосексуалист.
Бёрнс?
Но он поэт, это засчитается?
Немцы! Да, немцы! Кто же…
Молчание! Не молчи! Я: Кьеркегор.
ОНА: Как, извините?
Я: Кьеркегор. И… Гейне, то есть, Гёте. И Шекспир. Шекспир в плюс? ОНА: А что из Шекспира? Ой. Я: Как… всё. Джульетта. То есть, Ромео и Джульетта, и… там, где… Ночь. И… про короля… королей тоже. Боже! Женщина поставила чашку.
Окончательно так поставила.

Главная черта быдла вовсе не неотесанность и безграмотность, а трусость. Вопиющая трусость, что выливается в воинствующую глупость, поиск себе в жизни жоп и закономерную нищету, финансовую, моральную – какую угодно.

Как через «невозможно» перешагивают?
— Работой!

Воистину, где бог, там юность.

Когда мужа застрелили, он упал, я поняла, что меня ждет всё то же самое, у меня было столько ярости. Столько ненависти! Но не к режиму. Не к Гитлеру. Вообще. На себя скорее. За то, что я столько ждала, ждала, ждала, когда начнется жизнь, она так и не началась, а вот теперь уже всё.

Ничего,
Это песок.
Я к нему не привыкну.
Сухо и жарко,
Пустынно слишком
Для того,
Чьи язычники-
Предки
Боготворили
Море. В том и вся красота. Прибои песка —
тоже прибои.

Лучше на сто десять процентов решить вещи, а потом вернуться и поменять ваши решения, чем ничего так и не решить и остаться в подвешенном состоянии: «а мне надо еще определиться...».

Тебя будут понимать тогда, когда ты готов понимать других людей. Когда ты готов работать над тем, чтобы конфликтные, проблемные вопросы разрешались с максимальной выгодой для всех.

Боже, всё человечество – сборище нездоровых мазохистов в кожаных измаранных трусах, отчаянно делающих вид, что каждый из них – чертов Иисус.

Присмотритесь к окружающим, любой человек становится агрессивен, ядовит и завистлив тогда, когда не хочет меняться. И особенно ненавидит того, чей образ жизни высвечивает его недостатки: лень и глупость. Потому что от лени и глупости избавляться сложнее всего и нужнее всего. А люди хоть в лепешку расшибутся, лишь бы себе не признаться, что глупы и ленивы, боясь потревожить своё эго… потому и в жизни их — жопа. И единственное удовольствие их: на жопу эту жаловаться.

— Вы, кажется, неплохо разбираетесь в земных удовольствиях.
— Владимир Юрьевич, обидно жить на свете белом и не разбираться в его удовольствиях.

Моя жена, знаете, очень оскорбляется, когда я не завтракаю дома. Я еи? не так давно торжественно обещал – если не форс мажор, то обязательно завтрак дома. А потом, как не завтракать, когда это так... Туман за стеклом, легкомысленность сама по радио, будуар, у Норы он лиловато-бежевыи?, она недавно себе отделала его панно из слоновои? кости, покрытия ковровые положила – прелесть. Как не завтракать, падре, когда я обожаю моменты, в которые время так останавливается. За окном ветви в тумане, создания в пижамах – на тахте, на пуфике, перед зеркалом крутятся, повсюду – блюдца и чашки с кофе, чаем, нас всего трое, а чашек чтоб – батареи – там пригубили, тут недопито, там на пенке след от помады. Чтоб на всех блюдцах крохотные печеньки, вафли, треугольные бутербродики с горьким апельсиновым мармеладом. Это – правильное утро.

Нужно быть идиотом, чтобы воевать с законом, когда законы можно писать.

А ты, солнышко,
звездочка яркая Андалусии,
пляши!
Пляши, мореночка, и говори мне именно так –
глаза по-рысьи сужая – «небо моё,
врата рая
лежат
у тебя в горсти».

Я жил. Ел свои торты. Вел мессы. И было это все пресно и трусливо, как Моисей, сбежавший от куста, едва тот загорелся.

Рай — далеко,
Ты — высоко,
Дела — неотложны,
Мысли — безбожны.

Ты не добьёшься великолепных результатов иначе, чем великолепной работой.

Отрывок из «Викторианский роман о несчастной Эмилии»
Я захлопнула дверь и выбежала на улицу. Как все это неправильно! Да кто они такие?! Почему?! Кто они, чтоб заставлять меня чувствовать себя ничтожеством?! Уехать! Тут же, немедленно — ехать! Вернусь в Лондон.