Час пик – цитаты и высказывания

Что касается монетаризма, это как с космополитизмом. Когда люди не понимают, что это такое, об этом все говорят. Нет никакого особенного монетаризма. <...> Есть здравый смысл. Если делать деньги из воздуха, то, по-моему, будет инфляция. И каждый человек у себя дома почему-то знает, что если у него в кошельке, например, тысяча рублей, то две тысячи он не истратит. Ему надо пойти и взять в долг, а в долг ему дадут, только если он заслуживает это. Наше же государство считает, что можно делать деньги из воздуха и при этом рассуждать про инвестиции, социальные блага и так далее. Это простой обман и не нужно быть крупным экономистом, чтобы это понимать.

Я уверен, что ещё долго наша экономика будет заложницей политики. Точнее, политиканства. Потому что само слово «политика» предполагает высокую политическую культуру, а её ещё нет в нашем обществе. И любой наш успех в экономике, любое наше продвижение в этой области будет означать, что экономика всё сильнее освобождается от политического ига. Но нам всем придётся ещё не раз попотеть, чтобы началось какое-то движение вперёд. Однако то, что оно будет, для меня несомненно.

В моей жизни был такой случай. Во время спектакля на сцене я почувствовал такой контакт со зрительным залом, как будто там сидел только один человек — мой друг. Казалось, скажи я тогда: «Встаньте» — и все встали бы. Тогда я и понял, что такое призвание актёра.

Белая зависть — это особое ощущение для актёра. Оно подстёгивает, оно даёт тебе импульс двигаться дальше.

— Может что-либо произойти в жизни, что вы можете изменить профессии актёра? То есть поменять профессию?
— Нет. Я не смогу и у меня не получится. Артист — это не профессия, это диагноз. Как говорил мой педагог Раевский: «Если вы думаете, что пришли в институт учиться на артиста, то вы ошибаетесь. На артиста выучиться невозможно. Это либо боженька в лоб поцеловал, либо нет».

— Что вас волнует? О чём бы Вы хотели сказать, написать?
— Я делаю книгу о загробной жизни, если так можно сказать. Это книга об умершем мальчике. Проблема, которая волнует каждого человека. Есть ли загробная жизнь, нету? Есть религия или нет религии? Однажды решил сконструировать этот мир. Вот, допустим, он есть. Какой он? Вот есть рай. Какой он? Как люди там живут? Какие конфликты в раю? Пушкин ведь сказал: «Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и — выше». Я хочу понять, какая она, эта сладкая правда.

Я хочу сделать свою жизнь осмысленной... Потому и насыщаю жизнь всевозможными странностями. Поэтому и ценю всякую нетрадиционную логику. Не хочу играть по чужим правилам. Хочу создать свои.

— Если сравнивать с животными, на кого больше всего похожи российские политики и российский истеблишмент? По поведению, по поведенческим стереотипам?
— Когда были депутаты и Верховный совет это точно напоминало какую-то колонию грызунов, где шумят, выскакивают из норок. Хотя в колонии грызунов больше порядка, мне кажется.

Для меня своевременной может быть только та музыка, которая пытается собрать нашу душу, нашу гармонию с Господом Богом; с людьми, которые вокруг, даже если это тишь, да гладь, да божья благодать. Потому что если не музыка, то кто же может нас соединить?

Сегодняшние дети — это те, кто будет решать судьбу страны через десять лет. И если сейчас им внушить, что лучшая продукция — заграничная, если потчевать их «Сникерсами» вместо конфет фабрики «Красный Октябрь», то нетрудно представить, какими будут граждане России в начале XXI века. А потому, надо во что бы то ни стало возрождать кинорынок, воспитывая юных зрителей.

Надо всё-таки помнить, что у нас не было Драйзера, у нас никто не написал «Финансист» и «Гений». У нас не было Фолкнера. У нас никто не осмыслял, как Бальзак в «Человеческой комедии» показал взаимоотношения нравственности, положения, денег и так далее. У нас в русской литературе есть пять книг о богатых.
Мамин-Сибиряк, «Приваловские миллионы» — все бандиты. «Золото» Мамина-Сибиряка — все воры. «Угрюм-река» Шишкова — все волки. «Дело Артамонова» Горького: богатство — это вырождение. И, допустим, в «Двух капитанах» Ромашка в первой главе у Каверина берёг деньги. Как логическое продолжение этого, последний продавал Родину и предавал своих друзей. Так что, надо понимать, что даже в русской былине, где нет фантастического элемента, фантастика начинается сразу там, где вопрос денег. Откуда у Садко деньги? А это со дна морского, это сложности.

Что такое бизнес? Это что, дело? Дети и дело — годится. Но тогда самое главное — учёба. Это тяжёлая работа. И это не зарабатывание маленьких ценностей, а себя надо сделать самоценностью. Я сто?ю, когда я маленький и ничего не понимаю, почти ничего, а я узнал физику, а я познал искусство, я свою цену увеличил, — и это детский бизнес. Это детское дело.

Если вы делаете плохой фильм о том, что надо любить Родину или надо любить мать, то ребёнок остаётся равнодушным к идее, что надо любить мать и Родину. И воспитывает это как раз противоположные цели, чем ставили задачу. Детское кино воспитывает не потому, что оно детское, а потому что оно искусство.

Сегодня мы говорим об экологии, как о воздухе, земле, траве и животных. Но если признать, что мы не только биологические системы, физиологические и социальные, мы ещё и духовные системы. Где-то есть ниша экологическая — наша духовность. И вот эта экологическая ниша в человечестве, духовность, — это ребёнок. Это та чистая вода, которую потом будет пить человечество. Это та грязная вода, которую потом будет пить человечество.

Чувство покаяния и чувство вины — это то чувство, которое отличает человека от животного, а нравственного человека от безнравственного.

Врёт тот артист, который говорит: «Мне всё равно, слава меня не волнует». Слава волнует всех и всем приятно, когда их узнают на улице. Другая сторона медали в том, что ты не можешь спокойно в магазин пойти и остаёшься без пуговицы на пиджаке, и это, конечно, неприятно.

Песня ошибок не терпит, неправды не прощает. Всё фальшивое, наигранное, банальное здесь мгновенно себя обнаруживает: не за что спрятаться. Хотя непосвящённые в «секреты» эстрады считают микрофон ширмой, за которой можно скрыть недостатки. На самом же деле наоборот: микрофон беспощадно удваивает, утраивает огрехи. Он помощник хорошему певцу, а плохому, непрофессиональному — злейший враг.

— Кто из артистов ваш кумир?
— У меня всегда любимым артистом был Аркадий Райкин. Потому что во второй половине жизни Аркадий Исаакович выходил на эстраду без маски, но это выходило элегантно. Седой человек, красивый, гражданин, философ. Он всё равно был сатириком. Он говорил то же самое и зрители смеялись, но смех был уже другого качества. Уже смеясь, думали и рассуждали. И я считаю, что актёр такого плана, как я, во второй половине жизни тоже должен к этому стремиться. Конечно, потолка Райкина достигнуть нельзя, но стремление к этому необходимо.

Москва, я частенько с тобой расставался, но верен тебе я в разлуке бывал.
С какими людьми я в Москве встречался! Во скольких трактирах чаи пивал!
Под сколькими окнами в поисках счастья бродил молодым я, встречая рассвет...
Ко скольким красавицам в сердце стучался и «был любим», как сказал поэт.

Актёр — особенно в последнее время — стал в каком-то смысле проституткой. Потому что продаётся «за ништо», за нетворческую работу, за роль, от которой не получит никакого удовлетворения, но заработает хорошие деньги, почему и соглашается. Я не исключение: ловлю себя на том, что тоже соглашаюсь. Потому что интересных, заметных ролей — пусть даже нищенски оплачиваемых — мне не предлагают.

Я не отказываю себе в удовольствии умнеть и не стесняюсь, так сказать, это признавать. Это большая заслуга человеческого мозга — позволять себе умнеть с возрастом.

— Вы всю жизнь в мире животных. Есть ли мечта приобрести качество, которыми обладают животные?
— Конечно, есть. В первую очередь, это касается так называемых семейных отношений. У нас, людей, конечно, есть ряд качеств, которые у животных представлены, может быть, на инстинктивном уровне, что может быть и обидно, но гораздо более яркие положительные качества. Например, семейная жизнь, привязанность. Есть животные абсолютные моногамы. Возьмите журавлей, возьмите лебедей. Конечно, лебедь не падает и не разбивается о землю, если он потерял свою пару. Может быть, на будущий год, овдовев, он может найти себе другую пару, но пока эта пара у него есть он никогда в жизни не посмотрит на кого-то другого, будет ходить только за своей избранницей. И это так прекрасно! Почему нам бы этом не научиться?

— Вам нравится состояние вечной влюблённости?
— Думаю, что это необходимо. Во всяком случае, для того, чтобы что-то делать. Для того, чтобы взлетать.

— Что вы любите в мужчинах больше всего?
— Ум и великодушие. Хорошее качество мужское.
— Можно быть умным, но при этом оставаться занудой, например, или иметь абсолютно скользкий характер. Что такое ум?
— Интеллект. Я не говорю, что мне очень нравятся мужчины, умные от природы, сохие. <...> Мне кажется, если человек умён, он умеет делать всё в этой жизни.

— Это, наверное, мужчины придумали. Потому что никто ведь не скажет из мужчин про свою спутницу жизни — «Плохонькая, но моя». А вот для женщин говорят: «Ну пусть плохонький, но для неё».
— Это так внедрено в наше сознание. Вот так положено — чтобы у женщины рядом был обязательно мужчина, какой-никакой. Я считаю, что какой-никакой не надо, лучше тогда вообще не надо.

Свобода — это такая штука, которой тоже нужно учиться, иначе можно погибнуть, и довольно быстро.

— Почему вы начали писать именно для детей?
— Когда я понял, что взрослых не изменишь. Они такие как есть. <...> С детьми можно сделать что-то хорошее. Я понимал, что детям я могу быть полезнее. Могу чему-то их научить, рассказать. <...> Мне 56-57 лет, и, мне кажется, я могу сказать что-то серьёзное. И надо бы уже. Ведь писать для детей — это надо находиться в особом состоянии души.

— Скажите, интриганство в актёрской среде, это, наверное, для вас особенно актуально?
— ... Меня очень любили, когда я не работала, не снималась. Меня очень жалели, любили, было много друзей. Странная вещь. Но когда пришёл успех, те же люди, которые в общем-то недоумевали, почему актриса, которая может что-то делать, не работает. В самые лучшие годы, когда не страшно приближение камеры, когда «всё могу». Когда в пике сила, энергия, лицо... когда нет ножниц, я не снималась. И все недоумевали. А потом те же люди, которые недоумевали, когда я много стала работать, начали говорить: «Что-то тебя много стало. Мелькаешь, мелькаешь...» Это, конечно, больно.

Искренность — в человеческих отношениях это основное.

— Что такое театр для актёра? Театр, в котором он работает годы и годы, а иногда и всю жизнь?
— Семья. Consuetudo est altera natura. Привычка — вторая натура. Это то же самое. Втягиваешься.

— Какой круг вы считаете своим? Кто в этот круг входит?
— В этот круг входят простодушные люди разных совершенно специальностей. Учёные, технари, литераторы. Артистов минимум. <...> Есть люди, которые смотрят на тебя, а сами видят свою селезёнку в этот момент, а есть люди, которые смотрят в мир, и их я люблю.

У нас всё, что ни делается, то к лучшему, а то, что к лучшему, то не делается.

— Какой фильм, с вашей точки зрения, наиболее правдиво показывающий войну? Или нельзя говорить о художественных фильмах как о самых правдивых фильмах, потому что война многолика и многообразна?
— ... Лучший фильм о войне — это всё-таки фильм Сергея Фёдоровича Бондрачука — «Судьба человека». Мне кажется, это настолько объёмно, настолько полифонично. И дело даже не только в широте объятий судьбы человеческой, а дело в той огромной силе оптимизма. Какие страдания человек испытал... Немыслимые, нечеловеческие. Я помню, когда я вышел из кинотеатра, мне вдруг хотелось кидаться работать, что-то делать. Что-то надо делать. И это то, что сегодня, как мне кажется, не хватает нашим фильмам.

Актёрская профессия — это не нечто лёгкое и изумительное. Это не всегда цветы, купаешься в море шампанского и так далее. Нет! Это терпение, это безработица, это безденежье порой. <...> Когда человек хочет стать артистом, то надо, прежде всего, сказать себе, что это страшно. Это гореть на костре. Если ты собираешься вот такую жизнь вести, а изредка в момент успеха, изредка в момент радости моментально давить это в себе для того, чтобы не привыкать к этому состоянию — если к этому готов, тогда можно идти, тогда можно гореть. И тогда будешь эти редкие моменты успеха вспоминать как счастье.

Я считаю, что проговаривать и выполнять чисто женские программы должны мужчины, а женщины, если они хотят достигнуть реальных результатов в политике, они должны заниматься мужскими проблемами. Это, может быть, не совсем верно и либерально, такая искусственная перестановка, но в наших условиях это необходимо для того, чтобы вытолкнуть женщину в большую политику.

... Есть предел, за который можно кинуть свою мысль и никакой микрофон, никакие технические устройства не помогут закинуть её ещё дальше. Всё должно быть в пределах человеческих возможностей. Прыгун, например, прыгает на 7,50. Можно, конечно, его подкинуть так, чтобы он прыгнул на километр, но это уже не он прыгает. Есть предел. И к тому же миллиметры играют роль, маленькие дозы прибавки делают его героем всего мира. <...> Обилие населения на земном шаре не означает, что нужно охватить его целиком. Всегда есть люди, которые будут к этому тянуться, и те, которые обойдутся без этого.

Самое счастливое в искусстве — это то, что нельзя объяснить.

Имидж! Что это такое никто не знает, но каждый хочет его заиметь. Для одних это благосостояние, для других — внешность, для кого-то — половая мощь. А мы такие «людные» люди. Всё время на виду. Вечно кто-то пристаёт со всякими глупостями, на улице и то подходят. С годами это становится просто невыносимо. Раздражаться, кричать, высокомерно отплёвываться — глупо. Раскрыть душу ещё глупее. И появляется на все случаи жизни эдакое «усредненное панибратство».

— Что входит в понятие «личная жизнь монаха»?
— Это значит по старой русской пословице: «Не доспи, не дообедай, всё крести, да исповедуй».

[Ответ на вопрос «Если бы президентом был я...]
Я бы курировал внутренние дела. И первым делом создал бы сеть концентрационных лагерей для деятелей эстрады... Композиторы с раннего утра и до поздней ночи изучали бы нотную грамоту, сольфеджио, историю музыки. Попса, которая поёт была бы обязана слушать Чайковского, Моцарта, Вивальди, Генделя, Баха — с утра до ночи. Я думаю, что более страшной пытки для них придумать нельзя. Это было бы для них ужаснее, чем плохое питание и отсутствие гонораров... А надзиратели бы следили за ними, причём за незнание — карцер...