Цитаты на тему «безнадежность»

Напомни мне, зачем мы
Проживаем эти дни?
Словно книги, что на полках
Годами собирают пыль,
Мы мечтаем — нас откроют,
На страницах найдут хоть какой-то смысл.
Я надеюсь, невозможно
Бесконечно нестись по течению вниз.

— Сюда, доктор. Вы работали в больнице для хроников?
— Я...
— Вы бы помнили.
— Нет, я не работал.
— Видите, доктор: тут синдром Туретта, болезнь Паркинсона, некоторые не помнят своих имён.
— Простите, а чего ждут эти люди?
— Ничего.
— Но как же они выздоровеют?!
— Никак, они хроники. Мы называем их «Наш огород».
— Почему?
— С ними забота одна: кормить и поить.

Безнадежное дело — единственное, за которое стоит бороться.

— О-о... Я помню это место. Безнадежность... словно мне никогда отсюда не выбраться...
— Чем ниже тебя держат, тем больше у тебя забирают. Они стирают память так же, как в старых тюрьмах отнимали шнурки и пояс.
— И... насколько же низко оказалась я?
— Эй, сестренка! Нилин! Эти стены над тобой больше не властны.

... слепота, помимо прочего, это ещё и пребывание в мире, где исчезла надежда.

Не надо биться головой о стену, и говорить, что ее нет!

Всюду препятствия, всюду безнадежность.

... Это была особая необычайно гадкая vonn, которая исходит только от преступников, бллин, – вроде как пыльный такой, тусклый запах безнадёжности.

Но кто бы решился смутить такую ясноглазую милочку? Упоминал ли я где-нибудь, что её голая рука была отмечена прививочной осьмеркой оспы? Что я любил её безнадежно? Что ей было всего четырнадцать лет?

В настоящей России мало надежды на любовь и ту жизнь, какую вы описываете в своих книгах. Зато есть много водки, дни похожи один на другой, а смысл жизни и перспективы хоть каких-то перемен полностью отсутствует.

Иногда она тихо плакала, это было душераздирающее зрелище. Истерика – все-таки спектакль. Действие. А тихие слезы – это горе и безнадежность.

Если каждый человек станет безнадёжным, то безнадёжные люди в конце концов исчезнут.

Неожиданно вдохновлённый пониманием всей безнадёжности человеческого существования, я почувствовал облегчение, точно с меня свалилось огромное бремя.

Тут во мне загорается дикое желание сильных чувств, сногсшибательных ощущений, бешеная злость на эту тусклую, мелкую, нормированную и стерилизованную жизнь, неистовая потребность разнести что нибудь на куски, магазин, например, собор или себя самого, совершить какую нибудь лихую глупость, сорвать парики с каких нибудь почтенных идолов, снабдить каких нибудь взбунтовавшихся школьников вожделенными билетами до Гамбурга, растлить девочку или свернуть шею нескольким представителям мещанского образа жизни. Ведь именно это я ненавидел и проклинал непримиримей, чем прочее, – это довольство, это здоровье, это прекраснодушие, этот благоухоженный оптимизм мещанина, это процветание всего посредственного, нормального, среднего.

Их супружеская жизнь не знала радостей, дни были похожи один на другой.

Меня достал ***еж всех, от кого не ждешь,
и безнадежность, что затянется петлей.

Где же после этого надежда моя? и ожидаемое мною кто увидит?
В преисподнюю сойдет она и будет покоиться со мною в прахе.

От трагических арий всякая безнадежная ситуация становится ещё хуже.

— Я пойду. Кто-то должен убедиться, что когда он окажется в пьяной коме, рядом по крайней мере будет диван, а кошелёк не пропадёт из кармана. — Ты теперь заботливая сестра?
— Для Валерио? Всегда была. Помнишь, как я завидовал, когда они проводили время вместе? И чему? Он безнадёжен. Гляньте на него...

Его бешенство ничего не дает, оно прибавляет ненависти и безнадежности в этом мире, только и всего. Такие эмоциональные реакции, пусть даже вызванные благородными порывами, нисколько не мешают нам все сильнее закабалять его поколение.

Но не верю, чтоб жестоко
Так могли вы поступить,
Дать надежд мне много, много
И все счастье вдруг разбить...

Я не могу быть и секунды весёлым. Просто я переехал в этот чёртов пригород, у меня нет друзей, нет денег, нет машины, нет водительских прав. И даже если бы эти права у меня были, единственное место куда бы я мог поехать, это в какой-нибудь «Молл» или если мне повезёт в тошниловку, где бы я курил дурь и тупел. Так как делать здесь больше нечего, всё хорошее уже сделано, все великие идеи уже использованы и превращены в тематические парки. Так что я не вижу ничего, по настоящему весёлого, в середине полностью опустошенного столетия, где нечего ждать и не на что смотреть. Это была глубокая мысль.

Уника пела погребальную песню себе самой. То был свадебный напев, который ей никогда не споют. Песня о радости, которая ей не досталась.
Уже над самой головой пронёсся хищный смерч, ударил в лицо воздухом, взвихрил волосы. Уника не смотрела. Когда её убьют, она это и так узнает. Уника пела погребальную песню о счастье жить на родном берегу среди родных людей, о великом чуде – знать, что ты не одинок, что предки берегут тебя из давнего прошлого, а в грядущем ждут потомки. Уника пела колыбельную нерождённому сыну.

— ... Даже если такого понятия, как собственная воля, в природе не существует, мы всё равно должны обращаться друг с другом так, будто она есть, чтобы сохранить общество, в котором живём. Потому что иначе каждый раз, когда кто-нибудь совершит нечто ужасное, ты не сможешь наказать его. Он ничего не мог с собой поделать — его гены, окружающая среда или сам Господь заставили его так поступить. И каждый раз, когда кто-то поступит благородно, ты не сможешь склониться перед ним, потому что и он всего марионетка. А если ты считаешь, что все вокруг марионетки, так чего ж с ними разговаривать? Зачем стремиться куда-то, что-то создавать, раз все твои замыслы, твои создания, мечты или грёзы — всего лишь сценарий, вложенный в тебя твоим кукольником.
— Безнадёжность, — подвёл итог Миро.
— Поэтому мы принимаем самих себя и всех окружающих за созданий, обладающих собственной волей. Мы обращаемся друг с другом, будто нами движет возникшее в уме намерение, а не какой-то неведомый творец. Мы наказываем преступников. Мы награждаем альтруистов. Мы строим планы на будущее и претворяем их в жизнь. Мы обещаем и ожидаем исполнения данного слова. Всё это шито белыми нитками, но, когда каждый уверует в то, что действия ближних — это результат свободного выбора, и будет соответственно относиться к правам и обязанностям, исходным результатом станет цивилизация.

... лежа на двуспальной кровати, в комнате с задернутыми шторами и зажженной прикроватной лампой, она мысленно сказала сама себе: ага, значит, вот как сходят с ума. Раньше ей казалось, что это должно происходить как-то иначе — воображая человека (женщину, во многом похожую на нее), теряющего рассудок, она представляла себе галлюцинации, стоны и вопли; выяснилось, однако, что бывает совсем по-другому: гораздо тише и безнадежнее.

Все было хуже, чем безнадежно.

— Возвращайся, Даэрон. Найди ее прежде, чем найдет ее Келегорм, верни ее в свои леса... Пой ей песни, играй на своей флейте так, чтобы она забыла меня. Все было напрасно. Я тешил себя глупыми надеждами, потому что глупые надежды — утеха смертных.
— Я не понимаю, — сказал эльф. — Ты больше не любишь ее?
Берен опустил руки и поднял лицо.
— Я больше не люблю ее? Да как твой язык повернулся. Но... есть то, что больше любви, Даэрон. Это смерть.

Я оделся в темноте и стал чистить зубы, глядя на себя в зеркало, но не выдержал и отвел глаза, испугавшись того, что можно узреть, если долго смотреть в молодое лицо, лишенное надежды.

По первому дебаты, по второму тоже.
Щелкаю каналы, всё очень безнадежно.

Почти всегда можно понять, получится или нет, в течение первых двух недель. Поразительно, как много людей годами или даже десятилетиями остаются в кандалах, в протяженном обоюдном состоянии самообмана и ложных надежд, тогда как ответ им даётся в первые две недели.

От маленькой пустой комнаты веяло безнадежностью, тоской и ноябрем.

... Тоска и безнадежность убивают так же верно, как и пуля. Только медленнее и куда болезненнее.

С женщинами я справляюсь, а вот с любовью — не могу. Безнадежность — вот что нагоняет на меня тоску.

Я спустилась на самое дно. Часами я бродила из угла в угол в тумане бессонниц и оживших ночных кошмаров, молилась и торговалась с Господом, хотя и на сотую долю процента не была уверена, что верю в него. Обещала, что если он вернет мне Яна, то я весь остаток жизни буду совершать добрые дела, помогать бедным и каждое утро ходить в церковь. В следующую минуту я скатывалась в самые грязные богохульства и, брызгая слюной, грозилась стереть с лица земли все церкви, мечети, синагоги и пагоды до последней, если он только посмеет мне не помочь. Я начинала предложение, подмазываясь к богу с посулом навсегда уйти в монастырь, а заканчивала – выставляя свою душу на продажу дьяволу.
Но и тот и другой, очевидно, плевать хотели на мои мольбы и угрозы, равно, как и на меня саму.

Я не верила в существование особого божьего промысла на свой счет. Не верила в то, что мои способности служат какой-то неведомой цели. Я просто считала, что в жизни мне крупно не повезло. И в меру сил пыталась более-менее сносно существовать с этим камнем на шее. Как вдруг камень увеличился до размеров надгробной плиты.

Надежда может быть самой жестокой вещью в мире, и бывает так, что самое большое, что может один человек сделать для другого — это убить безнадежную надежду.

Вроде слиты в одно и, однако, не схожи —
«Никогда» и «когда-нибудь» слишком похожи...

Я хочу быть стеной
В чёрством мире, где всё понятно.
Что ты сделал со мной?
Верни всё обратно.

... в нашем обществе бедная, некрасивая да еще и умная женщина обречена на незавидное существование, к которому полезно привыкать как можно раньше. Красоте прощается все, даже тупость. А если к ней приложен и ум, то он уже не справедливая компенсация, которую природа, восстанавливая равновесие, дарует самым обделенным из своих детей, а безделушка, роскошь, побочный довесок к сокровищу. Уродство же всегда виновно, и мне выпала злая участь, а тем, что я не дура, она лишь усугублялась.

Необразованные греки прибегали к мифам, чтобы объяснить безнадёжность судьбы и смысл своих несчастных судеб.