Валентин Пикуль – цитаты и высказывания

Каждый актер мнит о себе, что он красавец, но иногда полезно выслушать и мнение публики, то аплодирующей, то свистящей.

— Ну, как она сей день? — спросил полицмейстер.
— Злая... По причине отказа Руссо поселиться в Гатчине. Ему, видишь ли, климат наш не по нраву. Мне он тоже не нравится, но я смирился — живу... Мы, русские, не от климата помираем!

В нюрнбергском Дворце юстиции заседал Международный трибунал, и там в качестве обвинительных документов тоже показывали фильмы о зверствах гитлеровского режима. Здесь тоже отворачивались от экрана, надевали непроницаемые очки, а некоторые военные преступники даже... плакали. Судьям и прокурорам невольно вспомнилась старинная сентенция: «Бойтесь побеждённых немцев! Если им не удалось затопить мир в крови, они затопят его своими слезами...»

Умный любит ясно, а дурак любит красно.

Это случилось недавно – всего лишь сто лет назад.

Роман — это дом с открытыми дверями и окнами. Каждый может устраиваться в нем как ему удобнее.

Мужчина все-таки не способен к точному описанию душевных и сердечных психологизмов женщины. Думается, о женщинах откровенно и достоверно способна писать только сама женщина.
А для нас, для мужчин, многое остается сокрыто.

Достичь же вершин пирамид фараонских могут лишь орлы или гады ползучие.

Главное заблуждение Европы  — думать, что Россия слабосильна. И не станем наивно полагать, что русские только вчера выбрались из пеленок варварства. Я много встречался с ними: они имеют подвижный интеллект, их суждения полны здравого смысла. А если все эти качества еще подкреплены мощью их государства, то… Простите, я не понимаю, неужели в Вене спят каждую ночь спокойно?

Удивляюсь вам,  — отозвался прапорщик Клюгенау,  — как вы, такой нетерпеливый, смогли выждать девять месяцев в утробе своей матери?..

... По-моему, заметил Артемьев, — грех заключается в другом — в измене отечеству!
— Я молчу. Дело ваше. Офицерское. Благородное...

Как и всегда на Руси, к назначенному сроку ничего готово не было...

Государство, не имеющее картинной галереи, это не государство, а жалкая деревушка!

— Скажи, Клара... как тебя зовут?
— Называй как угодно. Все равно ошибешься...

Выбрать шубу <...> для женщины столь же важно, как для генерала получить дивизию или корпус.

Смерть всегда не нужна. И всегда сладки мгновения жизни.

Бисмарк озлобленно хлопал ящиками стола, выгребая из них какие-то документы. Сказал:
— Горчаков повёл себя, как барышня, которую гусар хочет поцеловать. Барышня обязательно скажет «нет», после чего её тут же целуют...

Если у тебя нет возможности бороться за свободу у себя дома, так борись за свободу своего соседа.

Мир, основанный на унижении побеждённого, это не мир, а лишь краткое перемирие между двумя войнами.

И всю жизнь что-то делая, я ничего практически делать не умел.

— Я уже не думаю, как бы мне хорошо прожить. С некоторых пор я стал больше заботиться — как бы мне хорошо помереть...

А живые в тот день позавидовали мёртвым...

У нас в России так издавна повелось, что подчиненные всегда умнее своих начальников.

Весть о падении Бастилии вызвала в русском народе всеобщее ликование, будто не парижане разрушили Бастилию, а сами русские по кирпичику разнесли Петропавловскую крепость.

Я достаточно пожил в России — здесь трудно жить, но дышится легче, чем в Европе...

Человек не всегда выбирает судьбу сам — иногда судьба схватит тебя за глотку и тащит в самый тёмный угол жизни.

История любит жестоко мстить тем, кто истории не знает!

Любимое зрелище богов — видеть человека, вступившего в борьбу с непреодолимым препятствием.

Изучая минувшее, можно предугадать будущее. История поможет мне распознать границы возможного: политик обязан знать, где кончается тропинка, ведущая его в пропасть...

Бисмарк хмуро предложил:
— Может, для начала выпьем?
— Э, Бисмарк! — ответил Горчаков. — Это только в России сначала выпьют, а потом подерутся. Давайте видоизменим этот порядок: сначала подерёмся, а потом и выпьем...

Как странно, — сказал он, активно приступая к беседе, — вот уже четыре столетия Бисмарки с реки Эльбы звенят мечами, а я родился в день первого апреля, когда принято всех обманывать, и посему избрал карьеру дипломата... У французов, я слышал, есть одно блюдо, которое все едят, но никто не знает, из чего оно приготовлено. Дипломатия напоминает мне эту загадочную похлёбку: вкусно, но подозрительно!

Во врага <...> никто не стреляет общественным мнением — врага разят только пулями...

По мнению Бисмарка, правительство уподобилось глупой курице, когда в войне за Ломбардию вдруг решило «спасать» Австрию от разгрома.
- Ради чего спасать? — рассуждал Бисмарк, — Ради того только, чтобы Австрия, благодарная за спасение, опросталась на наши головы? Вспомните, как она расквиталась с Петербургом за услугу в подавлении венгерского мятежа...

- Но ваше стремление со времен Петра Первого к расширению стало уже хроническим и... опасным. На опыте своей страны я знаю, как это трудно  — уметь остановиться. Допускаю, что вам предел знаком, но знают ли предел ваши генералы?
- В чем вы нас подозреваете? – оскорбленно вопросил Горчаков. – У нас в России есть такие места, где ещё не ступала нога человека, и мы, русские, все еще надеемся встретить в Сибири живого мамонта. Неужели в мудрой Англии думают, что Россия озабочена приращением земельных пространств?
- Вы и так безбожно распухли,  — съязвил Нэпир.
- Наша опухоль  — наследственная, в отличие от вашей  — всегда чужой, развитой в меркантильных интересах...

Австрия — мыльный пузырь, раздутый Габсбургами до невероятных размеров. Но уже со времен Марии-Терезии не было ни одного Габсбурга, который бы не понимал фальшивости существования их империи. Меттерних потому и велик, что 30 лет не давал никому проколоть этот пузырь, делая вид, что он бронирован. Его проколола революция! Венгры поднялись на борьбу за самостоятельность, и Австрия сразу же стала разваливаться по кускам... Николай I жестоко подавил восстание венгров и этим спас империю Габсбургов от распада. Казалось бы, император Франц-Иосиф до гробовой доски не забудет услуги Романовых. Однако из Вены было сказано: «Мир ещё ужаснётся от нашей чёрной неблагодарности!»

Император увольнял в отставку сановников, доставшихся в наследство от батюшки, которого Герцен прозвал «неудобозабываемым». Правда, смена кабинета далась нелегко, пришлось даже выдержать истерику матери. Почерневшая и сухая мегера, внучка Фридриха Великого, кричала на сына:
— Как ты собираешься управлять страной дураков и воров без верных слуг отца  — без Клейнмихелей! без Нессельроде!
Царь дал матери ответ, ставший историческим:
– Мой папа был гений, потому мог позволить себе окружать трон остолопами. А я не гений  — мне нужны умные люди...

Невесело было. Английский флот совершил разбойничье нападение на жителей Камчатки, он обстрелял Соловецкий монастырь, где монахи дали «викторианцам» отпор из пушек времен Стеньки Разина,  — а сегодня поэту предстоял неприятный разговор...
Канцлер Нессельроде красными чернилами широко и жирно, явно смакуя, вычеркнул из статьи слово «пиратские».
— Помилуйте, — заявил он, — как можно писать о пиратских действиях англичан на море... Лондон может обидеться!
— Но что нам до английских обид, — отвечал Тютчев, — если наше отечество пребывает в состоянии войны с Англией?
— Война здесь ни при чём, а флот ея величества королевы Виктории пиратским быть не может...

В листовках немцы обещали версальцам «ограждение личности и собственности, общественных памятников и произведений искусства». На деле это выглядело так: солдаты вламывались в любой дом, жрали и пили что хотели и, всё разграбив, перемещались в другой. На версальцев была наложена контрибуция в 400 000 франков; город Короля-Солнца превратился в нечто среднее между казармой и борделем. <...> Всех жителей Штибер принудил заполнить анкеты, от француженок требовал указать точный возраст. Женщины были поражены, что посторонний мужчина, пришелец из чужой страны, желает знать их лета, о которых не догадываются даже мужья и любовники...

Самая бесплодная вещь на этом свете — добиваться правды!

Мольтке в серых брюках с лампасами и в скромном кителе снова появился в бельгийском посольстве, где при виде его посол вздрогнул.
— Войны желает не та страна, которая нападает, — сказал он, — а та, которая вынуждает нас напасть на нее...
Из этой академической фразы торчали волчьи зубы. Мольтке доктринерски завуалировал смысл агрессии: виноват будет тот, кто слаб, не будешь слаб — не будешь и виноват.