Анри Барбюс – цитаты и высказывания

Равенство — это великая формула людей.

Чтобы верить в бога, надо, чтобы не существовало то, что существует. А до этого далеко.

Я покончила с собой на другой же день после нашей разлуки. Я не могла, я не умела жить без тебя.

Источник нашей веры и надежды — правда.

На войне и жизнь и смерть разлучают людей, прежде чем успеваешь об этом подумать.

Позор военной славе, позор армиям, позор солдатскому ремеслу: оно превращает людей то в тупые жертвы, то в подлых палачей! Да, позор!

Материал войны — это мы. Война состоит только из плоти и душ простых солдат.

Высшей ценностью любого общества остаётся любовь, и никакие прагматические, меркантильные настроения не способны занять её место.

Ведь если каждый народ ежедневно приносит в жертву идолу войны свежее мясо полутора тысяч юношей, то только ради удовольствия нескольких вожаков, которых можно по пальцам пересчитать. Целые народы, выстроившись вооруженным стадом, идут на бойню только для того, чтобы люди с золотыми галунами, люди особой касты, могли занести свои громкие имена в историю и чтобы другие позолоченные люди из этой же сволочной шайки обделали побольше выгодных делишек, словом, чтоб на этом заработали вояки и лавочники.

— Да как же это? Вы только представьте себе: две одинаковые толпы, обе выкликают одинаковые и все-таки противоположные слова, испускают враждебные и в то же время однородные крики? Что должен ответить господь бог? Я знаю, что он знает все, но, даже зная все, наверно, не знает, что делать.
— Вот так история! — восклицает зуав.
— Да богу на нас плевать, не беспокойся!
— И что тут удивительного? Ведь ружья тоже говорят на одном языке, а это не мешает народам палить друг в друга, да еще как!
— Да, — замечает летчик, — но бог-то один. Я еще понимаю, что люди молятся, но куда эти молитвы доходят?

Людям свойственно видеть не дальше своего носа. Недостаток ума, недостаток чувства. Человек равнодушен к тому, что находится вне известных ему узких границ. После меня хоть потоп. В сущности, никто в этом не признаётся, хотя каждый думает именно так. Да, глупость и безразличие довольствуются малейшим предлогом, чтобы отбросить всякое беспокойство.

Сейчас, преодолев такое громадное расстояние во времени, преодолев вечность – пусть это покажется нелепым, – сейчас я целую тебя, как прежде. Вот и всё… Больше я ничего не прибавлю, потому что боюсь стать печальной, а значит, злой и потому, что не решаюсь признаться тебе в тех сумасшедших мечтах, которые неизбежны, когда любишь и когда любовь огромна, а нежность беспредельна…

Война будет повторяться до тех пор, пока вопрос о ней будет решаться не теми, кто умирает на полях сражений.

Люди созданы, чтобы быть мужьями, отцами, людьми, а не зверьми, которые друг друга ненавидят, травят и режут.

Проповедь самых высоких идеалов не служит ничему, если не видит положительного пути к их достижению.

Справедливость – слово, полное трепета жизни.

Убийство всегда гнусно, иногда оно необходимо, но всегда гнусно.

Искусство кончилось, когда за него стали платить.

Я был рабом, а теперь свободен, но я не знаю, что мне делать с огромной свободой, которая обступает меня со всех сторон. Я слишком свободен. Я отторгнут слишком решительно от своего рабства.

Националисты — вожаки народов. Националисты, с их вооружёными системами протекционизма и всевозможных союзов, производят на меня впечатление людей, которых вместо того, чтобы перестроить ветхий дом, старательно поддерживают его стены и потолок своей спиной, своими руками и не могут сделать ничего другого.

Я и раньше пыталась улыбнуться. Сначала мне казалось невозможным вновь этому научиться. И все-таки, я тебе говорю, однажды я, против воли, улыбнулась. Я хочу, чтобы и ты тоже всё чаще и чаще улыбался, просто так – радуясь хорошей погоде или сознанию, что у тебя впереди какое-то будущее.

Понять жизнь и полюбить ее в другом существе — в этом задача человека и в этом его талант; и каждый момент посвятить себя, полностью, только одному человеку; только один у нас истинный сосед на земле.

Для детей игры — важное занятие. Играют только взрослые.

Существует различие между людьми, более глубокое, более резкое, чем различие между нациями, — явная, глубокая, поистине непроходимая пропасть между людьми одного и того же народа, между теми, кто трудится и страдает, и теми, кто на них наживается; между теми, кого заставили пожертвовать всем, до конца отдать свою силу, свою мученическую жизнь, и теми, кто их топчется, шагает по их трупам, улыбается и преуспевает.

Я пишу тебе, чтоб рассказать обо всём этом; а также и о том, что отныне я обратилась в новую веру – я исповедую самоотверженную любовь к тебе. Мы с тобой как-то рассуждали о самоотверженности в любви, не очень-то хорошо понимая её…

Еще не наступившее, но уже близкое счастье – единственное истинное счастье в этом мире.

Война — это не атака, похожая на парад, не сражение с развевающимися знаменами, даже не рукопашная схватка, в которой неистовствуют и кричат; война — это чудовищная, сверхъестественная усталость, вода по пояс, и грязь, и вши, и мерзость. Это заплесневелые лица, изодранные в клочья тела и трупы, всплывающие над прожорливой землей и даже не похожие больше на трупы.

Это не солдаты; это люди. Не искатели приключений, не воины, созданые для резни, не мясники, не скот. Это земледельцы, оторванные от своего дела. Они готовы. Они ждут сигнала убийства и смерти; но, вглядываясь в их лица между вертикальными полосками штыков, видишь, что это попросту люди.
Каждый из них знает, что прежде чем встретить солдат, одетых по-другому, которых он должен будет убивать, ему придётся подставить грудь, живот, всё своё беззащитное тело под дула наведённых на него винтовок, под снаряды, гранаты и, главное, под планомерно действующий, стреляющий почти без промаха пулемёт, под все орудия, которые теперь затаились и грозно молчат. Эти люди не беззаботны, не равнодушны к своей жизни, как разбойники, не ослеплены гневом, как дикари. Вопреки пропаганде, которой их обрабатывают, они не возбуждены. Они выше слепых порывов. Они не опьянены ни физически, ни умственно. В полном сознании, в полном обладании силами и здоровьем они собрались здесь, чтобы лишний раз совершить безрассудный поступок, навязанный им безумием человеческого рода. Их раздумье, страх и прощание с жизнью чувствуются в этой неподвижности, в маске сверхчеловеческого спокойствия, скрывающей истинное выражение лиц. Это не те герои, которых себе представляешь; но люди, не видевшие их, никогда не смогут понять всю величину их жертвы.

Целую тебя в последний раз, целую нежно, нежно, совсем безгрешным, тихим поцелуем — ведь нас разделяет такое большое расстояние!

Солдата никогда не предупреждают, что собираются с ним сделать; ему завязывают глаза и повязку снимают лишь в последнюю минуту.

Видишь, как мы были правы, расставшись вовремя. Теперь уж мы перестрадали, успокоились, и сейчас моё письмо, которое ты, конечно, узнал по почерку на конверте, явилось для тебя почти развлечением.

Прекратить войны! Да разве это мыслимо? Прекратить войны! Язва мира неисцелима!