Вера Павлова – цитаты и высказывания

Муза — женщина.
Музыка — женщина.
Поэзия — женщина.
Жизнь — женщина. Ну как тут не стать лесбиянкой?

Любовь — болячка, которую так сладко расковыривать.

Проза — матч целиком, стихотворение — только голы и голевые ситуации.

Увидеть тебя и видеть,
и видеть тебя, и видеть,
и видеть, и вдруг решиться
поднять на тебя глаза...

Любви, как ребёнку, всё время хочется большего,
как будто есть что-то больше нее на свете,
как будто будущего всё ещё больше, чем прошлого,
как будто бывает покой без участия смерти,
как будто реальнее боли её вымыслы,
как будто кто-то уже спешит на подмогу,
как будто усталое сердце сможет вынести
ещё большую нежность, печаль, тревогу.

вот не было
вот есть
вот кончится
вот-вот

Он:
— Когда тебя нет,
мне кажется —
ты просто вышла
в соседнюю комнату. Она:
— Когда ты выходишь
в соседнюю комнату,
мне кажется —
тебя больше нет.

Смысл жизни младше жизни
лет на тридцать — тридцать пять.
Полагается полжизни
ничего не понимать.
А потом понять так много
за каких-нибудь полдня,
что понадобится Богу
вечность — выслушать меня.

Подражание Ахматовой
И слово «хуй» на стенке лифта
перечитала восемь раз.

Убежать с тобой? Рада бы!
Разделить с тобой кров и путь?
Проще распрямить радугу,
Млечный Путь дугою согнуть,
накормить детей песнями,
победить в кавказской войне:
Разлюбить тебя?
Если бы!
Проще строить дом на волне.

Можно я задам тебе вопрос,
который не должна задавать,
а ты ответишь ДА,
даже если это неправда?
— Нет

Мужчина за номером ноль.
Мужской вариант Лилит.
Память о первом — боль.
А нулевой заболит
поздней. Много поздней,
много мужчин спустя,
много спустя... Эй,
где ты? Нету родней
тебя. И нету тебя,
мужчина за номером ноль,
Paul!

... Дела мои
почему вы глупые
я же умная..

Сегодня я опять ничего не поняла.

Не сотвори себе кумира
из боли, страха и вины,
географ внутреннего мира,
историк внутренней войны. Плетутся дьявольские сети
из преждевременных седин.
Возможно, ты один на свете.
Но в темноте ты не один.

Первый мужик, на которого не потянула.
Первый мужик, на которого не посягнула.
Первый, перед кем, задрожав, подкосились колени...
Первый мужик о котором сказала: «Последний».

Мы любить умеем только мёртвых.
А живых мы любим неумело,
приблизительно. И даже близость
нас не учит. Долгая разлука
нас не учит. Тяжкие болезни
нас не учат. Старость нас не учит.
Только смерть научит. Уж она-то
профессионал в любовном деле.

обдираю пятки — больно ходить
обгрызаю пальцы — больно писать
кусаю губы — больно любить
срываю голос — больно дышать

нежности подкожный слой
ровный как загар нудиста
тихо-тихо чисто-чисто
разговаривать с тобой
на подстрочном языке
эхом эха тенью тени
в солнечном твоем сплетенье
спать как в пляжном гамаке

Нет любви? — Так сделаем её!
Сделали. Что дальше будем делать? -
Сделаем заботу, нежность, смелость,
ревность, пресыщение, враньё.

Разбила твоё сердце —
теперь хожу по осколкам
босая.

Ты филолог, я логофил,
мне страшна твоя потебня.

Нарисуй меня в латах
на голое тело,
будто вместо халата
я латы надела,
я накинула латы,
как халат, после душа.
А они маловаты.
А они меня душат.

оцарапав острым крылом,
пролетел над самым столом
тихий ангел,
и сразу за ним
матерящийся херувим

Душа расставалась с телом.
Моя — с твоим телом.
Твоя — с моим телом. Душа улыбалась телу:
— Ну всё. Я полетела.
— Ну всё. И я полетела. Душа склонялась над телом:
— А мне-то какое дело?
— И мне — какое дело? Душа прижималась к телу:
— Прости. Я не хотела.
— Прости. И я не хотела.

мальчикам девчонки
юношам канкан
взрослым разведёнки
вдовы старикам

Я уже совсем большая,
мне уже совсем всё можно:
посещать любые фильмы,
покупать любые вина
и вступать в любые браки,
и влезать в любые драки,
и за всё перед народом
уголовно отвечать.
Пожалейте меня, люди
не управиться с правами!
Пожалейте меня, люди
запретите что-нибудь!

Прошу: почаще меня проси
о чём-нибудь. Всё равно о чём:
открыть, найти, достать, принести,
подать руку, подставить плечо,
зажечь, наполнить, налить попить,
убить негодяя, родить дочь...
Прошу — проси, помоги забыть,
что я ничем не могу помочь.

Одиночество в квадрате окна, одиночество в кубе комнаты,
когда хочешь остаться одна и серьёзно обдумать, какого ты
чёрта лысого, хрена, рожна к этой местности взглядом прикована,
будто это — чужая страна, а родная — о, как далеко она!..

Давай друг друга трогать,
пока у нас есть руки,
ладонь, предплечье, локоть,
давай любить за муки,
давай друг друга мучить,
уродовать, калечить,
чтобы запомнить лучше,
чтобы расстаться легче.

Одиночество — это болезнь,
передающаяся половым путём.
Я не лезу, и ты не лезь.
Лучше просто побудем вдвоём,
поболтаем о том о сём,
ни о том ни о сём помолчим
и обнимемся, и поймём:
одинокий неизлечим.

Но есть вещи, которые убьешь тем, что назовешь.

Хочешь, чтобы тебя слушали? Чтобы к тебе прислушивались?
Ловили каждое слово? Переглядывались — что он сказал? —
Хочешь? — Иди в машинисты, води пригородные электрички, говори свысока, небрежно: Мичуринец, следующая Внуково.

В конце самой последней моей строки будет стоять двоеточие:

ты возбуждаешь меня
как уголовное дело
ты оставляешь меня
как бездыханное тело
ты забываешь меня
как роковую улику
ты причисляешь меня
к безликому лику
женщин

Влюблённая беременная женщина…
Нет повести печальнее и гаже!
Бледнея от тоски и токсикоза,
Кружить по городу местами обитанья
Его, и вдруг увидеть, и бежать,
Бежать долой с — таких прекрасных! — глаз…
(Не падать же, ей-богу, на колени!)
И до утра рыданьями глухими
Тревожить гладь околоплодных вод...

Вот умру,
Будешь знать,
Как меня не ***ать!

Я своё отыграла в перетягиванье одеяла.

Люблю. И потому вольна
жить наизусть, ласкать с листа.
Душа легка, когда полна,
и тяжела, когда пуста.
Моя — легка. Не страшно ей
одной агонию плясать,
зане я родилась в твоей
рубашке. В ней и воскресать.

Любишь книги и женщин,
и книги больше, чем женщин.
Я женщина больше, чем книга.
Повсюду твои закладки,
твои на полях пометки.
Раскрой меня посередке,
перечти любимое место.