Том Стоппард – цитаты и высказывания

Когда сражение превращается в фарс, единственный способ сохранить величие — подняться выше его.

У Бога особое чувство юмора. Он обращает наши сердца к тем, кто не имеет на них никакого права.

Ну, одни считают, что мы для вас, другие, что вы для нас. Это две стороны одной монеты.

Всегда носите своё детство с собой, и вы никогда не состаритесь.

Человек, разговаривающий сам с собой, но со смыслом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу.

Дружелюбие – это способность терпеть дураков с радостью.

Мы живем посреди абсурда, настолько близко к нему, что сами его не замечаем. Но если бы небо превратилось в огромное зеркало, а мы случайно узрели бы в нем самих себя, то не смогли бы взглянуть друг другу в лицо.

Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?
Септимус. Ах вот... Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное
объятие — это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в
женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского
наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает,
что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма возведенных в энную
степень x и y никогда не равняется возведенному в энную степень z, если n
больше двух. Пауза. Томасина. Брррр!!!
Септимус. Брр не брр, но такова теорема.
Томасина. Отвратительно и совершенно непонятно. Когда я вырасту и начну
заниматься этим сама, буду вспоминать тебя каждый раз.

– Мой досточтимый лорд!
– Да, мой друг!
– Как поживаете?
– Помешался.
– Действительно? Каким образом?
– Я изменился.
– Внутри или снаружи?
– И – и.
– Понятно. (Пауза.) Не так уж ново.

Это две стороны одной монеты. Или одна сторона — двух, поскольку нас тут так много.

Когда при слове «Россия» все будут думать о великих писателях и практически ни о чём больше, вот тогда дело будет сделано. И если на улице Лондона или Парижа вас спросят, откуда вы родом, вы сможете ответить: «Из России. Я из России, жалкий ты подкидыш, и что ты мне на это скажешь?!»

Если посмотреть издалека, — продолжил девятый граф, — история мира — ничто. Революция есть лишь банальное усугубление страданий; способность потакать своим слабостям переходит из рук в руки. Но мир не меняет ни своей формы, ни своего направления. Времена года безжалостны, стихии неизменны. На фоне такого постоянства человеческая борьба имеет не больший масштаб, чем копошение насекомых в траве, а уличная резня — не более чем высосанный пауком остов мухи на пыльном подоконнике.

– То есть я имею в виду – что именно вы делаете?
– Обычные вещи, сэр, только наизнанку. Представляем на сцене то, что происходит вне её. В чём есть некий род единства – если смотреть на всякий выход как на вход куда-то.

Вы не понимаете этого унижения – быть лишённым единственной вещи, которая делает эту жизнь выносимой, – сознания, что кто-то смотрит...

Когда кто-то берёт тебя за руку и ведёт как ребёнка – хоть ты давно уже потерял невинность, – это словно тебя вознаграждают, словно получаешь добавочную порцию детства, – и как раз тогда, когда меньше всего ожидаешь, – словно приз за хорошее поведение – или за то, что вообще не имел детства...

Художником можно стать двумя способами. Первый: делать то, что все считают искусством. Второй: заставить всех считать искусством то, что делаешь ты.

Мы сжигаем мосты, по которым сюда мчимся, не имея других доказательств своего движения, кроме воспоминаний о запахе дыма и предположения, что он вызывал слёзы. (Мы проходим по нашим мостам и сжигаем их за собой. На нашем пути вперед остаётся лишь память о запахе дыма и том, что когда-то наши глаза были полны слёз.)

– Правильно. Человек должен думать о будущем.
– Следовало бы.
– Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет... сейчас... и сейчас... и сейчас...

— Знаете, мы скорей принадлежим к школе, для которой главное — это кровь, любовь и риторика...
— Ладно, выбирайте сами... если тут есть из чего.
— Это трудноразделимо, сэр. Ну, мы можем вам выдать кровь и любовь без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и риторику без крови. Кровь обязательна, сэр, — все это, в общем, кровь, знаете ли.

– Нас только двое. Разве это достаточно?
– В качестве публики – плачевно. В качестве ценителей – идеально.

– Так это был шанс?
– То есть?
– Когда встретили нас.
– А, да.
– Вы нас искали?
– Что вы!
– Тогда шанс.
– Или судьба.
– Наша или ваша?
– Редко бывает одно без другого, сэр.

Перестань ковырять в носу. Королевы совершают это… умственным путём…

– В чём вы специализируетесь?
– Трагедии, сэр. Убийства и разоблачения, общие и частные, развязки как внезапные, так и неумолимые, мелодрамы с переодеванием на всех уровнях, включая философский. Мы вводим вас в мир интриги и иллюзии... клоуны, если угодно, убийцы – мы можем вам представить духов и битвы, поединки, героев и негодяев, страдающих любовников – можно в стихах; рапиры, вампиры или то и другое вместе, во всех смыслах, неверных жен и насилуемых девственниц – за натурализм надбавка, – впрочем, это уже относится к реализму, для которого существуют свои расценки. Что-то я разогнался, а?

– Может, поиграем в вопросы?
– А что это даст?
– Практику!
– Не вопрос! Один – ноль.
– Свинство.
– Почему?
– Я же ещё не начал.
– Не вопрос. Два – ноль.
– А это считается?
– Что?
– Это считается?
– Очко. За повторение. Три – ноль. Кон.

Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И всё же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило. Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его.

Жизнь – игра азартная, с ничтожными шансами. Будь она пари, никто б не принял.

Умирание не романтично, и смерть — это не игра, которая скоро кончится... Смерть — это не то что... Смерть — это не... Это отсутствие присутствия... Ничего больше... Бесконечное время, в течение которого нельзя вернуться... Это дверь в пустоту... которой не видишь... и когда там поднимается ветер, он не производит шума.

Каждый твой поступок, пусть ничтожный, порождает другой, неизвестно где, неизвестно чей, а тот – третий и так далее, замкнутый круг. Так что смотри в оба и навостри уши. Будь осторожен и следуй инструкциям. И всё будет в порядке.

За пригоршню монет могу устроить частное и, так сказать, непочатое представление. Похищение сабинянок — точней, сабиняночки — точнее, Альфреда. (через плечо) Надень свое платье, Альфред!

Я уже не так молод. А вы, естественно, молоды именно так.

Если остановить каждый атом, определить его положение и направление его движения и постигнуть все события, которые не произошли благодаря этой остановке, то можно — очень-очень хорошо зная алгебру — вывести формулу будущего. Конечно, сделать это по-настоящему ни у кого ума не хватит, но формула такая наверняка существует.

Проблема людей в том, что почти никто больше не ведет себя естественно, все ведут себя так, как от них того ждут, как если бы они прочитали о себе или увидели себя в кино. Вся жизнь сейчас такая. Нельзя даже думать естественно, потому что для тебя уже выбрано мнение, которое ты должен выражать. Оригинальность растрачена. И все-таки тяжело отказаться от веры в неповторимость человека.

Один китаец, из династии Тан, по мнению некоторых, большой философ. Ему однажды приснилось, что он — бабочка, и с этой минуты он уже никогда не был полностью уверен, что он не бабочка, которой снится, что она китайский философ.

Смерть, конечно большое несчастье, но все же не самое большое, если выбирать между ней и бессмертием.

Герцен в моей пьесе [«Берег утопии»] говорит так (вернее, это я заставил его сказать эти слова; ведь что-то из того, что он говорит в пьесе, я заимствовал из его произведений, но вот эту фразу он взял у меня): «Свобода — это то, что люди дают друг другу, а не то, что забирают друг у друга». Суть свободы в том, что вы её дарите — своему соседу, своим коллегам. Свобода — это обуздание себя. Нельзя сказать, что свобода — это моё право играть на трубе посреди ночи. Если ты ставишь себя на место другого, то уже являешься свободным человеком в том понимании, которое мне близко. Позволять себе давать свободу тем, с кем ты рядом, — это и есть свобода. А свободен от чего? У государства есть столько ограничений... Это как список из прачечной.

От сносок, по-моему, больше вреда, чем пользы. Кто-то постоянно перебивает, чтобы рассказать тебе о том, что ты уже знаешь или что тебе сейчас знать не нужно.