Семнадцать мгновений весны – цитаты и высказывания

Он решил, что должен поспать хотя бы полчаса. Иначе он не доедет до Берлина. Полчаса. Прошло десять минут. Он спал глубоко и спокойно, но ровно через двадцать минут он проснётся. Это тоже одна из привычек, выработанная годами.

— У меня есть коньяк. Хотите выпить?
— Спасибо. У меня тоже есть коньяк.
— Зато, вероятно, у вас нет салями.
— У меня есть салями.
— Значит, мы с вами хлебаем из одной тарелки.

Когда о нас, математиках, говорят как о сухарях — это ложь! В любви я — Эйнштейн!

— Как ты думаешь рожать, малыш?
— Кажется, нового способа ещё не придумали.

— Хотите, сыграем в шахматы?
— Габи, как шахматный партнёр вы меня не интересуете.

— Ничего, стану кричать по-немецки.
— Ну, что ж. Можешь добавлять немного русской брани. Только обязательно с берлинским акцентом.

— Всё настолько глупо и непрофессионально, что работать практически совершенно невозможно. Невозможно понять логику непрофессионала.
— А может, он хитрый профессионал?

Никто так быстро не теряет профессионализма, как политик, лишенный власти.

— Вы плохо выглядите.
— Хорошо, что ещё вообще живу.

Ясность — это одна из форм полного тумана.

Воистину: куришь американские сигареты — скажут, что продал Родину.

Как только где-нибудь вместо слова «здравствуйте» произнесут «хайль» в чей-то персональный адрес, знайте: там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение.

— Славно выглядишь, — ты относишься к тому редкостному типу женщин, которых беременность делает неотразимыми.
— Беременность делает красивой любую женщину, а у тебя просто не было возможности это замечать...

Контрразведчик должен знать всегда, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе. Мне — можно.

Не думай о секундах свысока —
Наступит время, сам поймешь наверное.
Свистят они, как пули у виска,
Мгновения, мгновения, мгновения.

Те, кому я безусловно верю, открыто говорят друг другу о трагизме положения, тупости наших военных, кретинизме Риббентропа, о болване Геринге, и о том страшном, что нас ждёт всех, если русские ворвутся в Берлин... А Штирлиц отвечает: «Ерунда, всё хорошо, дела развиваются нормально».

Не падайте в обморок, но, по-моему, мы все под колпаком у Мюллера.

Для того, чтобы побеждать врага, нужно знать его идеологию. Не так ли? А учиться этому во время боя — обрекать себя на поражение.

Весна — это победа. Над голодом, над зимой, и, если хотите, над смертью.

Умирать страшно в одиночку. Скопом — пустяки, даже пошутить можно.

Фанатизм никогда не даст окончательной победы. От фанатизма устают. А потом этот фанатизм растворяется в думах и манерах поведения побежденных. Фанатики могут победить – на первых порах, но они никогда не удержат победы, потому что они устанут от самих себя.

— Почему вы молчите? Отчего вы мне не возражаете? Вы ведь так не думаете. Вы ведь не любите могучие торсы и гордо посаженные тупоумные головы. Нет? Ведь у вас были неприятности?
— Неприятности? Если считать концлагерь неприятностью... Знаете, меня научили спорить лишь с теми, кому можно верить до конца. И я верил лишь одному человеку — брату.

Все вы боитесь получить взбучку от старика Мюллера. А я хоть раз кому-нибудь давал взбучку? Я старый, добрый человек, про которого распускают слухи. Ваш красавец шеф злей меня в тысячу раз. Просто научился в своих университетах улыбаться и говорить по-французски. А я до сих пор не знаю, как полагается — резать яблоко или его надо есть, как едят у меня дома, целиком? С косточкой.

Очень легко советовать другим — будь честным. А поодиночке каждый старается свою нечестность вывернуть честностью.

... Не очень-то я верю тем, кто вертится вокруг начальства и выступает без нужды на наших партийных митингах. Бездари. Болтуны. Бездельники.

— У вас голова не болит?
— От забот?
— От давления.

Они все фантазёры, наши шефы. Им можно фантазировать, у них нет конкретной работы. А давать руководящие указания может даже дрессированная шимпанзе в цирке.

— Выпить хотите?
— Нет, спасибо.
— Что, вообще не пьёте?
— Боюсь, что вам известен мой любимый коньяк.
— Не считайте себя фигурой равной Черчиллю. Только о нём я знаю, что он любит русский коньяк больше всех остальных. Ну, не хотите, как хотите. А я выпью.

— Так они могут опознать только рейхсфюрера. Ваша форма их сбивает.
— Какая форма?
— Ваша генеральская форма.
— Ничего, не собьёт. Что мне, голым, что ли, сидеть здесь?!

Главное в политике — это решимость, главное твердость и ясность мыслей. Остальное нам простит будущее.

Маленькая ложь рождает большое недоверие.

Маленькая ложь рождает большое недоверие.

Запоминается последняя фраза — это Штирлиц вывел для себя, словно математическое доказательство. Важно, как войти в нужный разговор, но еще важнее искусство выхода из разговора.

Вы же проецируете библейскую притчу на реальную машину нацистского государства. Вы подумайте, притча о совести человеческой и нацизм, машина, которая в принципе своём лишена совести. Ну я не знаю, с камнем на дороге или со стеной, на которую вы натолкнулись, вы же не будете общаться, как с существом, себе подобным?

— Ненавижу женщин.
— Почему? За что вы нас так ненавидите?
— Женщины хуже злодеев. Там, по крайней мере, все ясно. А женщина сначала патоку разведет, а потом скрутит тебя, да еще обманет с твоим другом, если у тебя силенок поубавилось.
— Ха-ха… вам жена наставила рога! … ха-ха-ха-ха…

Смерть от жизни отличается двумя факторами: объёмом и движением. Живой обитает в закрытом помещении значительно большем, чем гроб, и имеет возможность это помещение, именуемое домом, семейным очагом, клиникой для душевнобольных, бардаком, парламентом, время от времени покидать или, наоборот, посещать. Вся разница.

Откровенность — это высшая разумная целенаправленная субстанция цинизма.

Быть бесхитростным финансистом — значит, завалить всё дело.

Адъютант очень нужен. Он вроде красивой охотничьей собаки. И поговорить можно между делом, и, если хороший экстерьер, другие охотники завидуют.

Мюллер бессмертен, как бессмертен в этом мире сыск.