Ромен Гари – цитаты и высказывания

Кон не дорожил своей жизнью, но ужасно боялся умереть.

Невинность обрести вновь нельзя... И знаешь почему? Потому что её нельзя потерять.

Ни совести, ни веры, ни принципов — вот рецепт неуязвимости. Каждую рану немедленно прижигать смехом.

Перехожу с прошедшего времени на настоящее – так легче выжить.

Нельзя спрашивать о смысле жизни — этот смысл нужно вложить в неё.

Есть такие, кто верит в чудо, и они живут молитвой, есть такие, кто верит в любовь, и вот они-то живут одиночеством.

Не бойся и не думай, что жизнь потребует с тебя расплату за счастье. Жизнь – капризная штука, её не поймёшь, но бесспорно одно: ей всё едино. Где счастье, где несчастье, она не разбирает. Идёт себе, не глядя под ноги.

Всему своё время: время любить и быть любимым, время жить и время умирать...

Единственное место в мире, где можно встретить подлинного человека, — это взгляд собаки.

Патриотизм — это любовь к своему, национализм — ненависть к чужому.

Когда я обнимаю тебя, я точно прижимаюсь к алтарю, и твое тело дает мне покровительство и милость.

— Какую скрипку? Откуда у меня возьмется скрипка?
— В такой драматический момент нельзя без музыки.

— Никогда больше не будет войн, американцы и русские братски объединят свои усилия и построят новый, счастливый мир, из которого навсегда будут изгнаны боязнь и страх. Вся Европа станет единой и свободной; и наступит такое плодотворное и творческое духовное возрождение, о котором человек не мечтал даже в самые возвышенные минуты…
«Сколько соловьев, — думал Янек, — пело вот так в ночи, на протяжении веков? Сколько доверчивых и вдохновенных людей-соловьев погибло с этой вечной и чудесной песнью на устах? Сколько их еще умрет в холоде и страданиях, в презрении, ненависти и одиночестве, до того, как сбудется обещание их упоительных голосов? Сколько еще веков? Сколько рождений, сколько смертей? Сколько молитв и грез, сколько соловьев? Сколько слез и песен, сколько голосов в ночи? Сколько соловьев?»

Когда я счастлива, мне всегда не по себе, как будто я в чём-то виновата.

Доверять людям ох, как трудно, труднее всего. Без смертельного риска это можно позволить себе один-два раза в жизни, и тут надо крепко подумать.

Лейтенант Твардовский вынимает из кармана маленький томик и кладет его на землю, на муравьиную дорожку. Но это не заставит муравьев свернуть со своего вековечного пути. Они влезают на преграду и равнодушно, торопливо ползут по горьким словам, напечатанным на бумаге большими черными буквами: «ЕВРОПЕЙСКОЕ ВОСПИТАНИЕ». Они упорно тащат свои смешные травинки. Книга не заставит их сбиться с Пути, которым следовали до них миллионы других муравьев и который другие миллионы проложили. Сколько тысячелетий они уже трудятся и сколько тысячелетий предстоит еще трудиться этому смешному, трагическому и неутомимому племени? Сколько новых соборов воздвигнут они своему Богу, наградившему их таким хрупким телосложением и столь тяжелой ношей? Зачем бороться и молиться, надеяться и верить? Мир, в котором страдают и умирают люди, ничем не отличается от мира, в котором страдают и умирают муравьи: это жестокий и непостижимый мир, где главное — нести все дальше и дальше нелепую травинку или соломинку, все дальше и дальше, в поте лица своего и ценой своих кровавых слез, дальше и дальше! не останавливаясь даже для того, чтобы перевести дыхание и спросить, зачем…

Младший Зборовский, усевшись по-турецки, играл на губной гармонике с большой охотой, но без особого умения.

— Скажи ему… Скажи ему, что это безумие. Скажи, чтобы не приходил… Здесь очень опасно. Но если он придет, скажи ему, что я буду ждать…
— Он придет, — сказал Янек.
— Все равно скажи ему, чтобы не приходил.
— Я скажу.

Сила солдата не в гневе, а в безразличии.

Маленькие знаки внимания приводят к большой дружбе!

Или ты человек, или не человек. Но если ты всё-таки человек, то ты — это не только ты, а все люди живущие на Земле.

Попробуйте, дайте хоть один шанс невозможному. Вы никогда не задумывались, как оно, это невозможное, устало, как оно нуждается в нас.

Ничто важное не умирает... Только люди и... бабочки...

Пока сохраняешь способность удивляться, ты способен смеяться. А смех — единственная ценность на свете; если, глядя на этот мир, можешь смеяться, значит, не всё ещё потеряно.

Смысл жизни имеет вкус твоего поцелуя.

Он скоро понял, что природа может быть такой же жестокой, как люди.

— А что сделают наши друзья, когда выиграют эту* битву?
— Построят новый мир.
— Мы не сможем им помочь. Мы еще маленькие. А жаль.
— Дело не в возрасте, а в мужестве.

Мы всегда всё преувеличиваем. Говорим, что всё кончено. Слушаем заунывные мелодии индейской флейты. Живём одни, чтобы доказать, прежде всего себе, что можем. И всё же смотрим на первого встречного, как если бы всё ещё можно было начать сначала.

Недостаточно быть несчастными порознь, чтобы обрести счастье вместе. Два отчаяния, повстречавших друг друга, вместе могут составить одну надежду, но это лишь ещё раз доказывает, что именно надежда способна на всё...

Честь, мужество, смысл и смелость быть мужчиной — это женщина.

Когда я говорю, что люблю тебя, речь ведь даже не о любви. Я тебе говорю о невозможности дышать иначе.

Трудно одновременно быть хорошим парнем и великим человеком.

Я хочу и дальше быть счастливой с тобой! Да я не о счастливой жизни! Я о счастье любви.

Успокойтесь, прошу вас, это не так серьезно, как кажется. Это пустяки. Если вы не будете об этом думать, вам от этого ничего не будет. Плохо становится, когда начинаешь задумываться.

Если бы не ты, я бы и не заметил, что меня нет. У нас дурацкие представления о рождении. Чтобы родиться, мало появиться на свет. Дышать, страдать, даже наслаждаться еще не значит жить, постичь же, что это значит, можно только вдвоем.

... наши деревья просят, чтобы им оказали честь, повесив на каждой их ветке по немецкому солдату!

Женщина, которая включает музыку, как только остаётся одна, это уже опасно.

Странный этот вопрос: «На что ты живёшь?» Вам никогда его не задавали? Словно недостаточно просто жить, словно жизнь — дело не основное, а дополнительное, словно невозможно просто быть живым, а надо за это платить.

Он думал о Зосе. Размышлял о том, требует ли воинская дисциплина, чтобы он спрашивал у партизан разрешения жениться на ней. Вероятно, они посмеялись бы над ним и сказали, что он слишком молод. Похоже, он слишком молод для всего, помимо голода, холода и пуль.

— Савелий Львович! — закричал Пех. — Ведь ваш сын освободил Сталинград.
— Н-нет. Это не мой сын. Народ освободил Сталинград. Народ, понимаешь? Народ надо благодарить! Мой сын отступал месяц за месяцем. Он чертил на карте стрелочки да кружки: это все, чем он занимался. Потом он сказал себе: «Этот кружок будет последним». «Понятно?» — спросил он у народа. И народ ответил: «Понятно». Так кого же нужно благодарить? Того, кто нарисовал на карте маленький значок, или того, кто оросил землю своей кровью? А?
Воцарилось молчание.