Милан Кундера – цитаты и высказывания

Avoir de la pitie pour une femme означает, что нам лучше, чем женщине, что мы с жалостью склоняемся над ней, снисходим до нее. Вот причина, по которой слово «сострадание» вызывает определенное недоверие; кажется, что оно выражает какое-то худшее, второразрядное чувство, имеющее мало общего с любовью. Любить кого-то из сострадания значит не любить его по-настоящему.
В языках, образующих слово «сочувствие» не от корня «страдание» (passio), а от корня «чувство», это слово употребляется приблизительно в том же смысле, но сказать, что оно выражает какое-то худшее, второразрядное чувство, было бы нельзя. Тайная сила этимологии этого слова озаряет его иным светом и придает ему более широкий смысл: сочувствовать (или же иметь сочувствие) значит не только уметь жить несчастьем другого, но и разделять с ним любое иное чувство: радость, тревогу, счастье, боль. Такого рода «сочувствие» (в смысле soucit, wspolczucie, Mitgefuhl, medkansla) означает, стало быть, максимальную способность эмоционального воображения, искусство эмоциональной телепатии. В иерархии чувств это чувство самое высокое.

В империи кича властвует диктатура сердца.

Тоска по Раю — это мечта человека не быть человеком.

Я не могу не вспомнить редактора, организовавшего кампанию по сбору подписей в защиту политзаключённых в Праге. Он прекрасно понимал, что эта кампания заключённым не принесёт пользы. Его истинной целью было не освободить заключённых, а показать, что есть ещё люди, которые не испытывают страха. То, что он делал, был спектакль. Но у него не было иной возможности. У него не было выбора между поступком и театральным действом. У него был выбор: или разыграть спектакль, или бездействовать. Существуют ситуации, когда люди обречены разыгрывать спектакль. Их борьба с молчаливой силой (с молчаливой силой на другой стороне реки, с полицией, превращённой в молчаливые микрофоны в стене) есть борьба театральной труппы, которая отважилась сразиться с армией.

Тот, кто постоянно устремлен «куда-то выше», должен считаться с тем, что однажды у него закружится голова.

Он спросил её, отчего она такая молчаливая, и услышал в ответ, что она не удовлетворена их любовной близостью. Сказала, что он спал с ней, как интеллигент.

Что такое кокетство? Пожалуй, можно было бы сказать, что это такое поведение, цель которого дать понять другому, что сексуальное сближение возможно, однако эта возможность никогда не должна представляться бесспорной. Иными словами, кокетство — негарантированное обещание события.

Я не ищу наслаждения, я ищу счастья, а наслаждение без счастья — не наслаждение.

... в начале эротической жизни мужчины возбуждение бывает без наслаждения, а в конце — наслаждение без возбуждения.

Столь дорогое нашей Европе слово перемена обрело новый смысл: оно означает не новую стадию последовательного развития, а перемещение с места на место, с одной стороны на другую, назад, влево, вперёд.

Скорость — это разновидность экстаза, подаренная человеку технической революцией.

Герои рождаются не как живые люди из тела матери, а из одной ситуации, фразы, метафоры; в них, словно в ореховой скорлупе, заключена некая основная человеческая возможность, которую, как полагает автор, никто ещё не открыл или о которой никто ничего существенного не сказал.
Но разве не правда, что автору не дано говорить ни о чем ином, кроме как о самом себе?

Да, кто ищет бесконечность, пусть закроет глаза!

Смех? Разве кому-нибудь ещё интересен смех? Я имею ввиду настоящий смех, не имеющий ничего общего с шуткой, насмешкой или потешностью. Смех — бесконечное и восхитительное наслаждение, наслаждение само по себе...
Я говорила моей сестре, или она говорила мне, поди сюда, давай играть в смех? Мы ложились рядом на кровать и приступали. Сперва конечно это было только притворство. Смех принуждённый. Смех потешный. Смех до того потешный, что заставлял нас смеяться над ним. И вот тогда начинался настоящий смех, смех всеохватный, уносящий нас словно мощный прибой. Смех взрывной, многократный, беспорядочный, неистовый... великолепные, роскошные и безумные взрывы смеха... Мы до бесконечности смеялись над смехом нашего смеха. Смех наслаждения, наслаждение смехом. Смеяться — это такая глубина жизни...

Я приберегаю свою чувствительность для более подходящих случаев. Те, кто расточает это свойство налево и направо, могут лишиться его в момент, когда в нем возникнет особенная нужда.

... с помощью гороскопа можно потрясающе воздействовать на людей, даже управлять их поступками. С его помощью можно внушать им определённые действия, от иных предостерегать и мягким намёком на грядущие катастрофы наставлять их на путь смирения.

Но если мы вдруг обнаруживаем собственное ничтожество, куда бежать от него? От унижения можно бежать только вверх.

— Я предпочёл бы погибнуть под звуки детского лепета, чем под звуки «Похоронного марша» Шопена. И скажу тебе вот что: в этом похоронном марше, прославляющем смерть, заключено всё зло. Кабым меньше было траурных маршей, было бы, возможно, и меньше смертей.

В этом мире всё наперёд прощено и, стало быть, всё цинично дозволено.

Люди по большей части убегают от своих страданий в будущее. На дороге времени они проводят воображаемую черту, за которой их нынешнее страдание перестаёт существовать.

Культ оргазма: пуританская утилитарность, просочившаяся в половую жизнь; деловитость взамен праздности, сведение полового акта к препятствию, которое надлежит как можно скорей преодолеть, чтобы достичь экстатического взрыва, единственной цели любви, да и всей Вселенной.

Невольная красота. Да. Можно было бы и по-другому сказать: красота по ошибке. Прежде чем красота совсем исчезнет из мира, еще какое-то время она просуществует по ошибке. Красота по ошибке – это последняя фаза в истории красоты.

Да, ты знаешь меня по моему лицу, ты знаешь меня просто в лицо и никогда не знал иначе. Тебе даже на ум не могло прийти, что моё лицо — это ещё не есть я.

Человек не умеет быть смертным. А умирая, не умеет быть мёртвым.

Правильно ли поднять свой голос в защиту того, кому затыкают рот? Несомненно.

Человек, оседлавший мотоцикл, может сконцентрироваться только на очередной секунде своей гонки; он цепляется за клочок времени, оторванный и от прошлого, и от будущего; он выдернут из непрерывности времени; он вне его; иначе говоря, он находится в состоянии экстаза, он ничего не знает ни о своем возрасте, ни о своей жене, детях, заботах и, следовательно, ничего не боится, ибо источник страха — в будущем, а он освобожден от будущего и ему нечего бояться.

Она никогда не задавалась вопросами, которые мучат человеческие пары: он любит меня? Любил ли он кого-нибудь больше меня? Он больше меня любит, чем я его? Возможно, все эти вопросы, которые обращают к любви, измеряют её, изучают, проверяют, допытывают, чуть ли не в зачатке и убивают её. Возможно, мы не способны любить именно потому, что жаждем быть любимыми, то есть хотим чего-то (любви) от другого, вместо того чтобы отдавать ему себя без всякой корысти, довольствуясь лишь его присутствием.

... ей придётся на людях разыгрывать комедию; вместо того, чтобы быть Сабиной, она будет вынуждена играть роль Сабины и ещё придумывать, как играть эту роль.

Нам никогда не удастся установить с полной уверенностью, насколько наше отношение к другим людям является результатом наших чувств — любви, неприязни, добросердечности или злобы — и насколько оно предопределено равновесием сил между нами и ними.

Заколдованный круг. Люди глохнут, потому что включают музыку всё громче и громче. Но поскольку они глохнут, им ничего не остаётся, как включать её ещё на большую громкость.

— Любовь есть борьба. Я буду бороться долго. До самого конца.
— Любовь — борьба? У меня нет ни малейшего желания бороться.

Обнародованная любовь тяжелеет, становится бременем.

Вопрос словно нож, разрезающий полотно нарисованной декорации, чтобы можно было заглянуть, что скрывается за ней.

Чудакам живётся неплохо, если им удается заставить людей уважать своё чудачество.

Впереди была ложь, а позади непонятная правда.

Она испытывала непреодолимое желание сказать ему, точно самая банальная из всех женщин: Не отпускай меня, держи меня возле себя, укроти меня, сделай меня своей рабыней, будь сильным! Но это были слова, которые она не могла и не умела произнести. Выпустив его из объятий, она только и сказала: — Я страшно рада, что я с тобой. — Это было самое большее, что она умела сказать при её сдержанном нраве.

Занозу из души так просто не вытащишь. Нужно победить боль, отогнать её, притвориться, что больше не думаешь о ней, но и это притворство требует усилий.

Нам всем нужно, чтобы на нас кто-то смотрел. Нас можно было бы разделить на четыре категории согласно тому, под какого рода взглядом мы хотим жить.
Первая категория мечтает о взгляде бесконечного множества анонимных глаз, иными словами — о взгляде публики…
Вторую категорию составляют те, кому жизненно необходимы взгляды многих знакомых глаз…
Затем существует третья категория: это те, кому нужно быть на глазах любимого человека…
И есть ещё четвёртая, редчайшая, категория; эти живут под воображаемым взглядом отсутствующих людей. Это мечтатели.

Музыка избавляет от одиночества, замкнутости, библиотечной пыли, открывает в его теле двери, сквозь которые душа выходит брататься с людьми.

Какое у неё есть оружие? Только её верность.