Хоакин Феникс – цитаты и высказывания

Я стараюсь держаться подальше от тех, кто относится к себе слишком серьезно.

Не стоит отправляться на свидание, если тебя никто не ждёт.

Помню, в какой-то момент, в детстве, я здорово разочаровался в католицизме. У меня была девчонка-католичка, но, вопреки всем католическим заповедям, она почему-то совершенно не спешила делиться любовью с ближним.

В фильмах про супергероев всегда есть добро и зло. Зло атакует, добро защищается. Но в реальной жизни все иначе: зло соблазняет тебя.

Создание кино — это искусство манипулирования. Ты манипулируешь погодой и создаешь дождь, когда он тебе нужен. Ты манипулируешь актерами, и сам, как актер, манипулируешь своими чувствами — чтобы они совпали с теми, которые, как тебе кажется, есть у твоего персонажа.

Знаю, что это прозвучит странно, но я, например, очень люблю бывать в лесу. Я вообще люблю бывать там, где никто не может достать меня по телефону.

У меня нет ни малейшего желания говорить о покойном брате. Мне не нравится, когда меня сравнивают с ним. Он был невероятным человеком и великим актером. Когда-то мы договорились с ним о том, что будем стареть вместе, но теперь я один, и кажется, больше всего на свете мне нужно поговорить с ним снова. Вот и все. Больше я ничего не могу сказать, точка.

Мы с Ривером любили говорить о том, как состаримся, нам обоим будет за пятьдесят, сколько мы всего к тому времени вместе сделаем. Было что-то восхитительное в этой мысли — вместе встретить старость.

Моя жизнь — это какая-то сплошная гребаная шутка.

Я почти уверен в том, что за секунду до смерти сидящий на диете человек думает: «Черт, и почему 17 лет назад я отказался от пончиков с черникой?»

Ток-шоу — это сплошное вранье.

Не понимаю людей, которые могут есть во время выпуска новостей.

Я всегда испытываю что-то вроде раздражения по поводу своей последней работы — какой бы она ни была. Именно поэтому я продолжаю и продолжаю сниматься в новых фильмах. Просто пытаюсь исправиться, вот и все.

К славе тяжело привыкнуть. Проще привыкнуть к хронической болезни.

Ненавижу интервью. В отличие от кино, они показывают тебя таким, какой ты есть.

Я живу в мире, где нужно постоянно напоминать о себе. Типа, мелькать перед глазами и все такое. Делать хоть что-то. Жать руки и позировать. Я уверен, что у всяких суперзвезд, да и у мелочовки тоже, есть настоящий график: сколько раз в месяц нужно продемонстрировать себя, сколько раз — устроить небольшой скандал, сколько раз — принять участие в какой-нибудь благотворительной акции. Пропустил хоть однажды — все, считай ты в жопе. Уже через месяц, услышав твою фамилию, люди будут говорить: «Да? А кто это?», а через год — и то, если тебе очень повезет — ты найдешь лишь одного чувака, который скажет что-то типа: «Хоакин Феникс? Что-то очень знакомое. Это тот, который умер пару лет назад, да?»

Когда я думаю, я всегда тереблю волосы. Ничего не могу с этим поделать, и — если честно — я бы не хотел, чтобы об этом знали все. В этом случае слишком легко будет поймать меня на том, что я ни о чем не думаю.

О Господи, только послушайте меня! Я просто даю интервью. Ни во что из этого я на самом деле не верю.

Быть в телевизоре всегда лучше, чем сидеть перед ним.

Я актер, а не сценарист. Если ты слишком задумываешься над той или иной сценой, в какой-то момент ты подмигнешь зрителю: «Эй, это метафора, вы поняли?»

Думаю, перед тем как приглашать меня сниматься в «Мастере», Пол Томас Андерсон посмотрел «Я все еще здесь» и подумал: «Так-так, этот парень — абсолютный кретин. Он как чертова обезьяна, сделает все что угодно. Пожалуй, найму его».

Филип Сеймур Хоффман был чертовым гением. Когда мы впервые встретились, чтобы отрепетировать диалоги из «Мастера», я слушал его и думал: «Я не смогу сказать ни слова после этого парня». Он мог бы зачитать вслух свой чек из супермаркета, и ты бы только прошептал: «Боже, как захватывающе».

Мне 43 года. Почти 35 из них я играю в кино. Но я по-прежнему не могу уснуть накануне начала съемок. Костюмерам приходится приклеивать прокладки к моим подмышкам, потому что я потею так сильно, что выскальзываю из одежды. Первые три недели я только потею. Сплошные нервы. Обожаю это.

Я хотел бы походить на всех этих актеров, которые рассказывают, как усердно они работают над ролью. Но, если честно, я просто читаю сценарий, перекидываюсь несколькими фразами с режиссером, выхожу на площадку и делаю свою работу. И так каждый раз.

Когда меня номинировали в Каннах на «Лучшую мужскую роль», я даже не думал, что выиграю. Пришел в зал в кедах, тихо сел на свое место. И вот во всей этой французской речи, что доносится со сцены, звучит мое имя, люди вдруг начинают аплодировать, поворачиваются и смотрят на меня. Я спрашиваю у Руни: «Мне что, надо встать?»

Руни Мара — не моя вторая половина. Это я ее вторая половина.

В молодости я считал себя гедонистом. Мне хотелось веселья, я пил, тусовался по клубам, трахался. Но так и не выстроил отношений ни с миром, ни с самим собой.

Если я на самом деле расскажу обо всех прекрасных поступках, которые собираюсь совершить, это будет выглядеть дешево. Кто-нибудь, сидя на кухне, будет читать эти строки… Кто знает, может, это уже выглядит дешево. Я рано ложусь и рано встаю. Сегодня встал в четыре утра, например.

Давать интервью — как чистить зубы. Я просто должен это делать.

Кажется, я вспомнил одну шутку про свое имя. В школе какой-то чувак все никак не мог нормально выговорить это — Хоакин. И я сказал ему: «Даже не пытайся. Я и сам-то его не выговариваю».

Не вижу ничего плохого в том, чтобы отыграть свою роль, по ходу постоянно думая: «Черт, что же будет на обед?»

Я вообще не по части того, чтобы превращать чувства в слова.

Есть у меня одна слабость: отсутствие стремления к совершенству.

В свое время я придумал так много шуток насчет своего имени, что сегодня не могу вспомнить ни одной.

Я никогда не настаиваю на том, чтобы девушки правильно произносили мое имя. Я всегда говорю им: зовите меня Котик.

Ненавижу говорить о моих фильмах. Почему вы считаете, что я знаю, о чем они?

Иногда мне кажется, что меня приглашают на роль только потому, что все остальные актеры заняты где-то еще.

В детстве я очень любил теряться.

Когда мне предложили сыграть Иисуса, я подумал: «Ну наконец-то кто-то понял меня».

Фанаты? Какие фанаты? У меня их типа три. И один из них — моя мать.