Дэн Уэллс – цитаты и высказывания

Я почувствовал, как по телу прошла нервная дрожь — словно удар грома, порыв ветра. Я весь горел. Меня потрясла сила этого чувства — чистой, незамутненной эмоции.
Вот оно. Вот чего я не чувствовал никогда прежде — эмоциональной связи с другим существом. Я пробовал быть добрым, пробовал любить, дружить, говорить, делиться, подглядывать, но все без толку До этого момента. Пока не попробовал страх. Я чувствовал ее страх каждой клеточкой своего тела, словно электрический гул, и впервые жил. Мне нужно испытывать это снова и снова, иначе это желание сожрет меня заживо.

Бальзамирование — это нечто такое… не знаю, как описать. Все равно что играть с большой куклой, одевать ее, купать, вскрывать, чтобы посмотреть, что у нее внутри. Как-то раз, когда мне было лет восемь, я через щелку в двери подглядывал, как это делает мама, пытался понять, в чем же этот великий секрет. Думаю, когда на следующей неделе я распорол плюшевого мишку, она не догадалась, откуда ноги растут.

— Джон вегетарианец, — сказала мама.
Сам я о себе так никогда не думал. «Вегетарианец» представлялось мне куда более четкой жизненной позицией, чем «не ест мяса». Я же никак не связывал мясо с убийством. Я просто… нет, вообще-то, связывал. Применительно к самому себе. Но сколько вегетарианцев лелеет мысли об убийстве себе подобных?
— Вегетарианец! — воскликнул Курт. — Да что может здравомыслящего человека подвигнуть на такую глупость?
«Желание не прикончить идиота вроде тебя», — подумал я.

— Ты хороший парень, Джон.
— Я хороший парень, потому что знаю, как должны себя вести хорошие люди, и подражаю им.

Какое имеет значение что подумают люди, если ты прав.

Любовь — это когда ты находишь что-то настолько огромное, настолько... необходимое, что это становится для тебя важнее, чем твои собственные цели, чем твоя собственная жизнь. Это не означает, что твоя жизнь без этого не имеет смысла, — любовь придаёт ей смысл, которого раньше не было.

— Да откуда ты это вообще знаешь? — встревожилась она. — Бога ради, тебе всего пятнадцать лет, ты должен… не знаю… интересоваться девочками, играть в видеоигры.
— Ты знаешь, что бывает, когда социопат интересуется девочками?

Все дома, когда их укутал снег, стали похожи друг на друга: белая лужайка, белая подъездная дорожка, белая крыша, углы скруглены, все очертания утратили резкость. Никто, проезжая мимо, не смог бы догадаться, что в одном доме живет счастливая семья, в другом — несчастная и неполная, а в третьем — логово демона.

Я ненавидел просыпаться, но еще больше ненавидел спать — нельзя слишком много времени проводить наедине с подсознанием.

Перед тем как сформулировать последнее правило, я украл у нее кое-что, просто так, без умысла, — заколку для волос, которая в один прекрасный день обнаружилась на полу машины. Я хранил ее целую неделю как талисман, но заколка сделала практически невозможным правило «не думать о ней», поэтому я подбросил заколку обратно, а на следующее утро указал на нее Брук, будто только что увидел.

Ни у кого нет... предназначения. То есть ни перед кем не лежит ничего вроде неотвратимой тропы, по которой должна пойти жизнь. Эта чашка сделана из глины, но та глина могла стать чем угодно, пока кто-то не сделал из неё чашку. Люди не чашки; мы — глина. Живая, дышащая, думающая, чувствующая глина, и мы можем придать себе любую форму и изменять эту форму в течение всей своей жизни, становясь лучше и всё больше приближаясь к тому, кем и чем хотим быть. А когда нам захочется стать кем-то другим, мы просто заново разомнём глину и начнём сначала. Отсутствие у тебя «назначения» — единственное, что в тебе есть положительного, так как это означает, что ты можешь стать кем угодно.

Я обошел костер, пошуровал в нем кочергой, посмеялся вместе с ним над тем, как он поедает дерево и уничтожает бумажные тарелки. Обычно костер трещит и щелкает, но на самом деле это говорит не огонь, а дерево. Чтобы услышать голос огня, нужно огромное пламя, как это, мощная топка, которая рычит, создавая собственную тягу.

На уроках биологии мы обсуждали определение жизни: чтобы ту или иную сущность отнести к живым существам, она должна есть, дышать, давать потомство и расти. Собаки отвечают этому определению, а камни — нет. Деревья отвечают, а пластмасса — нет. По этому определению огонь — бесконечно живое существо. Он поедает все: от дерева до плоти, выделяя отходы в виде пепла, он вдыхает воздух, как человек, забирает из него кислород, а производит угарный газ. Огонь растет, рождая новые огни, которые распространяются, производя свои собственные. Огонь пьет бензин, а выделяет золу, он сражается за территорию, любит и ненавидит. Иногда, глядя на людей, погруженных в свои ежедневные заботы, я думаю, что огонь живее нас — умнее, жарче, увереннее в себе и в том, что ему нужно. Огонь не успокаивается, не идет на компромиссы и не проходит мимо. Он действует.
Огонь существует.

Мне кажется, огонь не оставляет после себя ничего — на самом деле зола не есть часть огня, это часть горючего материала. Огонь изменяет ее форму, вытягивает энергию и превращает… в новый огонь. Огонь не создает ничего нового, он просто существует. Если для этого необходимо что-то уничтожить, огонь не станет возражать. С точки зрения огня это другое и существует в первую очередь для того, чтобы мог жить огонь. Когда оно исчезает, исчезает и огонь, и, хотя можно обнаружить свидетельства его ухода, остатков самого огня вы не найдете — ни света, ни жара, ни крохотных звездочек погаснувшего пламени. Он исчезает, превращаясь в то, чем был до этого, и если он что-то чувствует или помнит, у нас нет способа узнать, чувствует ли он и помнит ли он нас.

Это все равно что говорить с самой враждебной на свете кирпичной стеной.

— Посмотри на них хорошенько, Чад. Перед тобой два живых свидетельства того, что делает с людьми безотцовщина. Две неполноценные семьи как они есть.
— Ну ты-то рос с отцом, и это сотворило с тобой чудеса.

— Как у нее настроение?
— Чуть конфетти из ушей не посыпалось от радости, когда Маргарет сказала, что ты придешь, — ответил я. — Может, сейчас режет барана в твою честь.

Стоя в темноте, я смотрел на небо и ждал.
Не знаю чего.

Послание на пороге… Когда я подумал об этом, меня пробрала дрожь. Мистер Кроули получил от меня целую серию посланий: я пытался напугать его, чтобы он утратил бдительность. Выманить, дать понять, что на него объявлена охота. Тот же самый случай с этими телами. Первое говорило: «Вот и я». Второе, найденное на месте другого преступления, подтверждало: «Я — часть того, что здесь случилось». А третье, оставленное там, где я наверняка должен был его найти, заявляло: «Я знаю, кто ты».

Если у меня появляется желание сделать кому-нибудь больно, я говорю этому человеку что-нибудь приятное. Если кто-то сильно досаждает мне и я начинаю его настолько ненавидеть, что воображаю, как убиваю его, я говорю что-нибудь очень милое и улыбаюсь во весь рот. Это наводит меня на хорошие мысли, а плохие прогоняет.

Следующим вечером мы с Максом и его сестренкой Одри пошли по соседям клянчить сладости. Сначала посетили ближайших. Его мать нервничала — она шла за нами с фонариком и баллончиком со слезоточивым газом.

— Вот почему ты так много читал про серийных убийц, — сказал Неблин, подумав. — Ты не воспринимаешь добро и зло так, как другие люди. Поэтому читаешь про зло — узнаешь о том, чего тебе следует избегать.

Если ты говоришь, что тебе предопределено стать серийным убийцей, то разве тем самым ты не пытаешься уйти от ответственности, перенося собственную вину на судьбу?

Мы подчинялись командованию; иногда они побеждали, иногда проигрывали. Мы делали, что нам велели, мы выполнили свою роль. Но сейчас мы сами принимаем решения. Это наша миссия. И когда мы закончим, победа или поражение тоже будут нашими. Я не хочу проиграть, но, если это произойдёт, я хочу иметь возможность оглянуться и сказать: «Это сделал я. Я проиграл. Это был я».

Мы — археологи-дикари среди руин будущего.

— Я получил высший балл за эту работу, — возразил я. — Учительнице понравилось.
— Если ты умеешь хорошо делать то, что тебе делать не следует, оно от этого не становится лучше, — заметила мама.
— Это было задание по истории, а серийные убийцы — часть истории. Как войны, расизм и геноцид. Видимо, я забыл записаться на курс «только про хорошее». Ну, извини.

Смерть — это скорбная вещь, даже если ты зарабатываешь на ней деньги.

— Но самое главное, что мы вместе. Я никуда не позволю тебя забрать. И не брошу тебя. Никогда. Мы семья. Я всегда буду рядом.
Что-то глубоко внутри меня щелкнуло, встало на свое место, и я понял, что всю жизнь ждал от нее этих слов. Они сокрушили меня и одновременно освободили, вместились в мою душу, как давно потерянная частичка пазла. Напряжение этого вечера, всего этого дня, последних пяти месяцев вышло из меня, как кровь из вскрытой вены, и я впервые увидел себя глазами моей матери: не психа, не шпиона и не киллера, а грустного одинокого мальчишку. Я прижался к ней и впервые за многие годы понял, что способен плакать.

В таком маленьком городе паника может быть ничуть не лучше убийств. А то и хуже, — сказала мама, наливая молоко в стакан. — Людей охватывает страх, они начинают уезжать. Или запираются по вечерам в своих домах. Бизнес вести все труднее, а напряжение растет. — Она отпила молока. — И тут появляется какой-нибудь идиот, который принимается искать козла отпущения, и тогда паника очень быстро превращается в хаос.

— Ну и дела, — проговорила мама, входя с площадки в дом и закрывая дверь. — Единственный член семьи, у которого есть нормальные отношения, — социопат.

— В прошлом году я писал о Джеффри Дамере, — пояснил я. — Он был каннибал и хранил отрезанные головы в холодильнике.
— A-а, я вспомнил, — отозвался Макс, и глаза у него потемнели. — Из-за твоих постеров у меня случались кошмары. Это было нечто.
— Кошмары — это еще ладно, — заметил я. — Из-за этих постеров у меня случился психотерапевт.

У всех есть слабости, даже у демонов.

В шесть тридцать утра мистер Кроули проснулся и выругался. Это напоминало работу часов: он был старой грубой кукушкой, по которой хоть будильник выставляй. Насколько мне известно, ругался он только по утрам. Наверное, это помогало ему встряхнуться и начать день свежим, выбросив из головы ночные мысли.

Голос Маргарет был чуть выше, чуть… энергичнее. Наверное, оттого, что она никогда не была замужем.

Я хотел убить одного демона, но сотворил другого.

Монстр за стеной пошевелился.
Я привык думать о нем, как о монстре, но на самом деле это был я сам. Или, по крайней мере, темная часть меня. Вы, вероятно, думаете, что быть вместилищем монстра жутковато, но, поверьте мне, гораздо хуже, когда этот монстр — ваш собственный мозг.

Серийные убийцы обычно — практически всегда — рабы своей мании. Они убивают потому что не могут иначе. И не в силах остановиться.

При нем всегда был блокнот, и время от времени, когда мы разговаривали, он делал в нем заметки. Я из-за этого нервничал, но он разрешил мне заглядывать в его записи, когда я только захочу. Он никогда не писал ничего похожего на «ну и урод» или «этот парень псих» — просто делал пометки, чтобы ничего не забыть. У него наверняка был где-то другой блокнот, куда он записывал «ну и урод», но мне он его не показывал.
А если такого блокнота не было, то после такого пациента, как я, он должен был его завести.

Если вы хотя бы отчасти виновны в смерти собственного психотерапевта, жить с этим нелегко, в особенности потому, что у вас больше нет психотерапевта, который помог бы вам справиться с проблемой. Иногда ирония буквально плюет вам в лицо.

Я хлопнул дверью и сбежал по лестнице. Сел на велосипед и поехал прочь, ни разу не оглянувшись, чтобы посмотреть бегут ли за мной или нет.
Я просто крутил педали, не отрываясь смотрел на бегущую навстречу разметку и на каждом перекрестке молился Богу, чтобы меня размазал по асфальту какой-нибудь грузовик.