Уолт Уитмен – цитаты и высказывания

И каждая пылинка ничтожная может стать центром вселенной...

О Капитан! мой Капитан! сквозь бурю мы прошли,
Изведан каждый ураган, и клад мы обрели,
И гавань ждёт, бурлит народ, колокола трезвонят,
И все глядят на твой фрегат, отчаянный и грозный!
Но сердце! сердце! сердце!
Кровавою струей
Забрызгана та палуба,
Где пал ты неживой. О Капитан! мой Капитан! ликуют берега,
Вставай! все флаги для тебя, — тебе трубят рога,
Тебе цветы, тебе венки — к тебе народ толпится,
К тебе, к тебе обращены восторженные лица.
Отец! ты на руку мою
Склонися головой!
Нет, это сон, что ты лежишь
Холодный, неживой! Мой Капитан ни слова, уста его застыли,
Моей руки не чувствует, безмолвен и бессилен,
До гавани довёл он свой боевой фрегат,
Провез он через бурю свой драгоценный клад.
Звените, смейтесь, берега,
Но горестной стопой
Я прохожу по палубе,
Где пал он неживой.

Смотри — беспредельное море,
И, развернув все паруса, корабль отплывает,
Вьётся вымпел, корабль устремился вперёд уверенно так,
Впереди корабля бегут ревнивые волны,
Блеском пены живой они окружают корабль.

Я завещаю себя грязной земле, пусть я вырасту моей любимой травой.
Если снова захочешь увидеть меня, ищи меня у себя под ногами.

И малейший росток есть свидетельство, что смерти на деле нет,
А если она и была, она вела за собою жизнь, она не подстерегает
жизнь, чтобы ее прекратить.
Она гибнет сама, едва лишь появится жизнь.
Всё идет вперед и вперед, ничто не погибает.
Умереть — это вовсе не то, что ты думал, но лучше.

Если ты хочешь подойти ко мне и заговорить со мной — почему бы тебе не подойти ко мне и не заговорить со мной?

Пусть будет так, как если бы я был с тобой.

Мужчина велик на земле и в веках, но каждая йота его величия выросла из женщины.

Приснился мне город, который нельзя одолеть, хотя бы
напали на него все страны вселенной,
Мне снилось, что это был город Друзей, какого ещё никогда
не бывало,
И превыше всего в этом городе крепкая ценилась любовь,
И каждый час она сказывалась в каждом поступке жителей
этого города,
В каждом их слове и взгляде.

Земля, — разве этого мало?
Мне не нужно, чтобы звезды спустились хоть чуточку ниже,
Я знаю, им и там хорошо, где сейчас,
Я знаю, их довольно для тех, кто и сам из звездных миров...

Я ничем не лучше самых плохих, но и, слава Богу, ничем не хуже самых хороших.

Что может удовлетворить душу, кроме возможности быть свободным и не принадлежать никому?

Молодость, щедрая, страстная, любвеобильная — молодость,
полная сил, красоты, обаянья,
Знаешь ли ты, что и старость придет столь же красива, сильна,
обаятельна?
День, горячий, роскошный, сияющий — день с великолепным
солнцем, полный движенья, стремлений, смеха,
За тобой идет ночь, у ней миллионы солнц, и сон, и живительный
сумрак.

Я поэт Тела, и я поэт Души,
Радости рая во мне, мучения ада во мне,
Радости я прививаю себе и умножаю в себе, а мучениям я даю новый язык.
Я поэт женщины и мужчины равно,
И я говорю, что быть женщиной — такая же великая участь, как быть мужчиной,
И я говорю, что нет более великого в мире, чем быть матерью мужчин.

Кто, что такое чудеса?
Я сам не знаю ничего, кроме чудес.

Ночью на морском берегу
Стоит девочка рядом с отцом
И глядит на восток, в осеннее небо.
<...>
Девочка, ухватившись за руку отца
И глядя с берега на эти похоронные тучи, которые победно
спускаются ниже, чтобы проглотить поскорее все небо,
Беззвучно плачет.

И тот, кто идёт без любви хоть минуту, на похороны свои он идёт, завёрнутый в собственный саван.

Если тебе не удастся найти меня сразу, не падай духом.
Если не найдешь меня в одном месте, ищи в другом.
Где-нибудь я остановился и жду тебя.

Мы считаем Библии, религии священными — я этого не отрицаю,
Но я говорю, что все они выросли из вас и всё ещё растут;
Не они дают жизнь, а вы даете жизнь,
Как листья растут из деревьев, а деревья растут из земли, так и они растут из вас.

Священно тело мужское и женское тело;
Чье б ни было — тело священно;
И тело раба. И тело сошедшего на берег забитого иммигранта.
Любой нужен здесь или там, как и тот, кто в достатке живет, как и вы;
И каждому в шествии место дано. (Ведь все это — шествие,
Вселенная—шествие с размеренным стройным движеньем.) Иль сами вы сведущи так, что зовете раба иль забитого иммигранта невеждой?
Иль мните, что вы имеете право здраво судить, а он иль она не имеет?
Иль думаете, что материя из текучей рассеянности отвердела, и почва лежит, вода течет, зелень растет
Только для вас, а не для него и не для нее?

Все, что вы делаете и говорите — над Америкой зыбкое марево,
Вы не учились у Природы политике Природы — широте,
прямоте, беспристрастью,
Не поняли вы, что только такое и подобает Штатам,
А всё, что меньше, рано иль поздно, развеется, как туман.

Пешком, с легким сердцем, выхожу на большую дорогу,
Я здоров и свободен, весь мир передо мною,
Эта длинная бурая тропа ведет меня, куда я хочу.

Труби же, трубач! Говори о любви,
О том, что включает весь мир, — и мгновенье и вечность.
Любовь — это пульс бытия, наслажденье и мука,
И сердце мужчины и женщины сердце — во власти любви.
Всё в мире связует любовь,
Объемлет и всё поглощает любовь.
Я вижу, вокруг меня теснятся бессмертные тени,
Я чувствую пламя, которым согрет весь мир,
Румянец, и жар, и биенье влюбленных сердец,
И молнии счастья, и вдруг — безмолвие, мрак и желание смерти.
Любовь — это значит весь мир для влюбленных,
Пред ней и пространство и время — ничто.
Любовь — это ночь и день, любовь — это солнце и месяц,
Любовь — это пышный румянец, благоухание жизни.
Нет слов, кроме слов любви, нет мыслей, помимо любви.
Труби, трубач! Заклинай свирепого духа войны!

Не стыдитесь, женщины, — преимущество ваше включает других и начало других;
Вы ворота тела, и вы ворота души.
В женщине качества все, она их смягчает,
Она на месте своем и движется в равновесии полном;
В ней всё скрыто, как должно, — она и деятельна и спокойна;
Ей — зачинать дочерей, и ей — зачинать сыновей.

Любопытствуй, а не критикуй.

Я лишь точка, лишь атом в плавучей пустыне миров...

Когда я слушал ученого астронома
И он выводил предо мною целые столбцы мудрых цифр
И показывал небесные карты, диаграммы для измерения
звёзд,
Я сидел в аудитории и слушал его, и все рукоплескали ему,
Но скоро — я и сам не пойму отчего — мне стало так нудно и
скучно,
И как я был счастлив, когда выскользнул прочь и в полном
молчании зашагал одинокий
Среди влажной таинственной ночи
И взглядывал порою на звезды.

В женщине качества все, она их смягчает,
Она на месте своём и движется в равновесии полном;
В ней всё скрыто, как должно, — она и деятельна и спокойна;
Ей — зачинать дочерей, и ей — зачинать сыновей.
Когда я вижу душу мою отраженной в Природе,
Когда я вижу сквозь мглу кого-то в совершенстве
невыразимом,
Вижу склоненную голову и руки, скрещенные на груди, -
я Женщину вижу.
Мужчина тоже душа, и он на своем месте;
В нём тоже все качества — он действие, сила;
Изобилие познанной вселенной в нём;
Ему подобают презренье, влеченье и вызов,
И бурные страсти, безмерная радость, безмерное горе,
и гордость ему подобают;
Ведь душу умиротворяет достойная гордость мужчины;
И знанье ему подобает, он любит всегда всё исследовать сам;
Какое б ни было море и плаванье, он лотом глубь измеряет.
(И где ж ему лот свой бросать, как не там?)

Кто бы ты ни был!
Ты, англичанка или англичанин!
Ты, сын могучих славянских племен и царств! Ты, русский в России!
<...>
Ты, китаец или китаянка в Китае! Ты, татарин в Татарии!
Вы, женщины всей земли, делающие свое дело!
Ты, еврей, на старости лет пустившийся в опасное странствие,
чтобы хоть раз взглянуть на Сирийскую землю!
Вы, евреи всех стран, ждущие своего мессию!
<...>
Вы, люди грядущих столетий, которые услышат меня!
И вы, кто б вы ни были и где бы ни жили, кого я не назвал!
Привет вам! Привет и любовь от меня и Америки!
Каждый из нас неминуем,
Каждый из нас безграничен — каждый из нас обладает правом
на эту землю,
Каждый из нас несёт в себе вечные цели земли,
Каждый из нас в равной мере божественен.

Камерадо, это—не книга.
Кто прикасается к ней, дотрагивается до человека
(Что сейчас—ночь? мы вместе и никого вокруг?),
Это — я, и ты держишь в объятьях меня, а я обнимаю тебя,
Я выпрыгиваю со страниц прямо в твои объятья—смерть призывает меня. О, как усыпляют меня твои пальцы,
Дыханье твое освежает, подобно росе, твой пульс усмиряет тимпаны моих ушей,
Я чувствую, что исчезаю, от головы до кончиков пальцев,
О, как прекрасно, довольно! Довольно, о дело, построенное на экспромте и тайне,
Довольно, о зыбкое настоящее, довольно, о прошлое, с подведенным итогом. Мой друг, кто бы ты ни был, прими от меня поцелуй,
Я дарю его только тебе, не забывай меня,
Я ощущаю себя человеком, который решил отдохнуть после целого дня трудов,
Я выбираю сейчас из множества преображений одно, из множества аватар
Одну — восхождение в горние выси, другие преображения, конечно же, еще впереди.
Незнакомый мир, реальнее, чем я его мыслил, вполне ощутимый, мечет в меня пробуждающие лучи. До свиданья!
Запомни мои слова, я могу возвратиться,
Я люблю тебя, я расстаюсь с вещным миром,
Я словно разъят на части, торжествующий, мертвый.

Трубач! Я сам, верно, тот инструмент, на котором играешь ты песни,
Ты плавишь мне сердце и мозг, их движешь, влечешь и меняешь.
Внезапно твой смутный напев навеял грусть на меня,
Ты погасил ласкающий светоч — надежду.
Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду,
Безмерный чувствую стыд, ибо народ мой унижен — и этим унижен я сам,
Моими стали страданья — обиды всего человечества, — и жажда мщенья, и скрытая ненависть,
Меня гнетет пораженье — все кончено! Враг торжествует.
(Но исполином встает над руинами Правда, неколебимая до конца!
Решимость и воля — стоять до конца!)

Мы — немногие равные, живущие в различных странах и в различных временах,
Мы, сокрытые на всех континентах, во всех кастах, признающие все религии, благотворители, сострадатели, гармоничная часть людей,
Мы проходим молчаливо сквозь споры и утверждения, но не отвергаем ни спорящих, ни то, что они утверждают,
Мы слышим крик и ругань, мы в самой гуще раздоров, зависти, взаимных обвинений каждой из сторон,
Они смыкаются вокруг нас, не слушая наших объяснений, они окружают нас, мой товарищ,
И все же мы идем, неудержимые, свободные, идем по всей земле, и будем идти, пока сможем оставлять наш неизгладимый след на времени и в различных эпохах,
Пока не насытим собой время и эпохи, чтобы мужчины и женщины будущих стран и времен стали ощущать себя любимыми и любящими, как мы сейчас.

Так я иду! (Открыты двери времени! Двери лазарета открыты!)
Разбитую голову бинтую (не срывай, обезумев, повязки!),
Осматриваю шею кавалериста, пробитую пулей навылет;
Вместо дыханья — хрип, глаза уже остекленели, но борется жизнь упорно.
(Явись, желанная смерть! Внемли, о прекрасная смерть! Сжалься, приди скорей.) С обрубка ампутированной руки
Я снимаю корпию, счищаю сгустки, смываю гной и кровь;
Солдат откинул в сторону голову на подушке,
Лицо его бледно, глаза закрыты (он боится взглянуть на кровавый обрубок,
Он еще не видел его). Перевязываю глубокую рану в боку,
Еще день, другой — и конец, видите, как тело обмякло, ослабло,
А лицо стало иссиня-желтым. Бинтую пробитое плечо, простреленную ногу,
Очищаю гнилую, ползучую, гангренозную рану,
Помощник мой рядом стоит, держа поднос и ведерко. Но я не теряюсь, не отступаю,
Бедро и колено раздроблены, раненье в брюшину.
Все раны я перевязываю спокойно (а в груди моей полыхает пожар).

Открыла быстро конверт,
О, то не он писал, но подписано его имя!
Кто-то чужой писал за нашего сына... о несчастная мать!
В глазах у нее потемнело, прочла лишь отрывки фраз:
«Ранен пулей в грудь.., кавалерийская стычка... отправлен в госпиталь...
Сейчас ему плохо, но скоро будет лучше". Ах, теперь я только и вижу
Во всем изобильном Огайо с его городами и фермами
Одну эту мать со смертельно бледным лицом,
Опершуюся о косяк двери. «Не горюй, милая мама (взрослая дочь говорит, рыдая,
А сестры-подростки жмутся молча в испуге),
Ведь ты прочитала, что Питу скоро станет лучше". Увы, бедный мальчик, ему не станет лучше (он уже не нуждается в этом, прямодушный и смелый),
Он умер в то время, как здесь стоят они перед домом, -
Единственный сын их умер. Но матери нужно, чтоб стало лучше:
Она, исхудалая, в черном платье,
Днем не касаясь еды, а ночью в слезах просыпаясь,
Во мраке томится без сна с одним лишь страстным желаньем
Уйти незаметно и тихо из жизни, исчезнуть и скрыться,
Чтобы вместе быть с любимым убитым сыном.

Народ, захвативший власть, не отомстил никому и дворянских голов не рубил:
Он презирал жестокость королей. Но из его милосердия выросла лютая гибель, и дрожащие монархи приходят опять,
С ними их обычная свита: сборщик податей, поп, палач,
Тюремщик, вельможа, законник, солдат и шпион. Но сзади всех, смотри, какой-то призрак крадется,
Неясный, как ночь, весь с головою укутан в бесконечную пунцовую ткань,
Не видно ни глаз, ни лица;
Только палец изогнутый, словно головка змеи,
Из багряных одежд появился и указует куда-то. А в свежих могилах лежат окровавленные юноши,
И веревка виселицы туго натянута, и носятся пули князей, и победившие гады смеются,
Но все это приносит плоды, и эти плоды благодатны. Эти трупы юношей,
Эти мученики, повисшие в петле, эти сердца, пронзенные серым свинцом,
Холодны они и недвижны, но они где-то живут, и их невозможно убить.
Они живут, о короли, в других, таких же юных,
Они в уцелевших собратьях живут, готовых снова восстать против вас,
Они были очищены смертью, умудрены, возвеличены ею. В каждой могиле борца есть семя свободы, из этого семени вырастет новый посев,
Далеко разнесут его ветры, его вскормят дожди и снега. Кого бы ни убили тираны, его душа никуда не исчезает,
Но невидимо парит над землею, шепчет, предупреждает, советует. Свобода! пусть другие не верят в тебя, но я верю в тебя до конца!

То, что обещает будущее, — хорошо; и то, что сейчас, — хорошо.
Волноваться жизнью прекрасно и успокоиться в свой срок также прекрасно.

Характер и личная сила — вот единственные достойные приобретения.

Если кого я люблю, я нередко бешусь от тревоги, что люблю
напрасной любовью,
Но теперь мне сдается, что не бывает напрасной любви, что
плата здесь верная, та или иная.
(Я страстно любил одного человека, который меня не любил,
И вот оттого я написал эти песни.)

Я знаю, что лучшее место — моё, и лучшее
время — моё, еще никто не измерил
меня и никогда не измерит.
<...>
Но каждого из вас, мужчин и женщин, я возвожу на вершину горы,
Левой рукой я обнимаю ваш стан,
А правой указываю на окрестные дали и на большую дорогу.
Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,
Вы должны пройти её сами.

Мучения — это всего лишь одна из моих одежд,
У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым,
Мои синяки багровеют, пока я стою и смотрю, опираясь на легкую трость.