Сергей Жадан – цитаты и высказывания

Самые интересные вопросы могут поставить лишь те, кто живет, но самые интересные ответы можно услышать лишь от умерших.

Каждый находит свой пафос; тот, кто не находит его, умирает от депрессии.

Он пьёт уже третий день, еще и погода плохая, давление, или как это называется, как называется состояние, когда ты пьёшь третий день и внезапно перестаешь узнавать родных и близких? Очевидно, давление.

Реальность прикольная сама по себе, но совсем уж лажовая при подсчете послематчевой статистики, когда ты анализируешь свои и её результаты и видишь, что нарушений с её стороны было в несколько раз больше, а удаления происходили только в твоей команде.

Сколько раз, наблюдая за всем этим со стороны, я думал: ну вот, все в порядке, у них-то все должно получиться, они хорошо смотрятся вместе, они красивая пара, у них будут красивые дети, а если детей не будет, то хуже от этого никому не станет, главное — чтобы они доверяли друг другу, не закрывались, словно тяжеловесы на ринге, умели разговаривать об очевидных вещах, о своих тайных желаниях, даже если эти желания и сводятся к одному, а так оно обычно и случается. Но проходит время, и повторяется одно и то же:
паузы в общении, напряженность в разговорах, моральные принципы, что неизвестно откуда появляются и потом неизвестно куда исчезают,
все как обычно — они сидят в одной комнате по разные стороны одной кровати и делают у себя на коже глубокие болезненные надрезы, сравнивая, чьи надрезы глубже и больнее.
Затем устало расстаются, долго залечивают свои надрезы, любой ценой пытаются их залечить, так чтобы не осталось ни малейшего следа, и если и встречаются после, то разве что в вагоне подземки, двигаясь, как и раньше, в одном направлении.

Мы клево входили в жизнь, другое дело, в какое говно все это потом превратилось.
За все надо платить, вот мы, наверное, и платим за ту безумную эпоху теперешним ступором.
Неправда, что времена не меняются, меняются, да еще как, мы в свои пятнадцать видели ангелов на вершинах ворошиловградских терриконов, возвращаясь с выездных матчей нашей любимой команды, мы чувствовали, как холодно твердеют алмазами соски тридцатилетних женщин, что по пьяни позволяли себя трогать, хотя обычно ничем хорошим это не заканчивалось, кроме, конечно, онанизма, мы проводили на ногах по несколько суток, переходя из общежития в общежитие, из подвала в подвал, с остановки на остановку, вдыхая теплый прах на придорожной зелени и горьковатый запах сахарной ваты на автостанции.
За это я согласен заплатить, хоть мне и нечем.

Нам в основном приходится общаться со свихнувшимися жителями нашей удивительной планеты, с просто поразительными уродами, и, должен признаться, мне с ними интересно, надеюсь, им со мной тоже.

Мы с тобой обязаны досидеть до конца сеанса, хотя бы для того, чтобы после всех титров, после всех имен и благодарностей, после всей господней мутоты, после года выпуска и даты релиза — прочесть все же, что во время съемок этого блокбастера ни одна живая душа не пострадала.

Мне вообще-то не нравятся многие вещи, но я не привередливый, наоборот, достаточно хорошо приспосабливаюсь ко многим не слишком приятным обстоятельствам, но здесь речь не обо мне, речь о том, что все время встречаешь так много человеческих лиц, что просто не можешь не волноваться, не переживать о них.
Возможно, поэтому так важны для меня, пусть это и звучит как понт, лица моих друзей, моих давних знакомых, лица, которые я видел столько лет подряд и которые, при желании, могу теперь легко вспомнить — спокойные, радостные и улыбающиеся.
Такие, какие обычно бывают у покойников.

Наши с тобой маршруты, места, где мы были, случайные остановки сложились уже в большой путеводитель, уже столько времени мы боремся сами с собой, наносим друг другу удары острыми предметами и прижимаем друг к другу свежие раны, чтобы кровь наша могла смешаться и проникнуть из артерии в артерию, а когда кровь сворачивается, как уличная торговля под вечер, мы внезапно обо всем этом забываем, забываем о своей крови и следах своей любви и о том, что всему этому можно найти объяснение, но оказывается, что объяснение никому не нужно, ни тебе, ни мне, поэтому завтра ты снова станешь отбиваться от меня и бросать мне в сердце вилки и кухонные ножи, будешь отсюда сбегать, как будто я тебя держу, а я буду сидеть среди твоих вещей и долго их перебирать, стараясь отыскать на каждой следы твоей любви.

Є речі в цьому житті, які ти все одно не встигнеш зробити. І краще наперед знати, що це за речі, аби не нервувати з цього приводу.

… каждый видит в реке своих утопленников.

Внимательно следи за волнами – одна из них твоя.

Зачем ехать туда, где тебя никто не ждет? Зачем убегать от тех, кто любит тебя? Если ты сам не можешь постоять за себя и своих близких, что дает тебе право сетовать на судьбу? Пытался ли ты что-то сделать, прежде чем сдался и опустил руки? Как ты посмотришь в глаза тем, кто шел перед тобой и кто теперь на тебя надеется? Что ты ответишь на вопрос тех, кто ступает по твоим следам? Ведь жизнь происходит с тобой каждый день. И любовь оправдывает все ошибки и попытки.

Люди часто не доверяют друг другу по непонятным причинам, они просто отворачиваются друг от друга в самый нужный момент и спокойно засыпают, чтобы в цветной темноте смотреть свои кошмары.
Доверие же заставляет тебя отказаться от индивидуального просмотра снов, доверие, вообще, вещь коварная, она открывает тебя, как порножурнал, на самой неподходящей странице, попробуй теперь объясни, что и как ты имел в виду.
В таких случаях доверие становится обременительным, и ближние твои удаляют тебя из своей жизни, словно швы от хирургических вмешательств.

Когда люди так много могут рассказать друг другу, они, как правило, молчат.
Потому что в таких случаях любая попытка о чем-нибудь поговорить неминуемо оборачивается вскрытием с последующими попытками спрятать труп куда-нибудь подальше.

Чем примечательны все истории о любви? Возможно, тем, что когда человек по-настоящему влюблен, ничья помощь ему не нужна. Ему совершенно не нужны благоприятные условия, ему все равно, как складываются обстоятельства, как развиваются события, благосклонны ли к нему святые, благоприятно ли расположены звезды и планеты, влюбленного человека переполняет страсть, он руководствуется исключительно своим внутренним безумием,
его ведут вперед его сердце, его душа, его внутренние органы, они не дают ему покоя, не дают отдыха, изматывая ежедневной неутолимой жаждой — глубокой, как артезианская скважина, черной, как сырая нефть,
сладкой, как смерть во сне в пять утра в старом фольксвагене на польско-немецкой границе.

… возвращаться в места, в которых ты рос, почти то же самое, что возвращаться в крематорий, в котором тебя один раз уже сожгли.

Вся твоя жизнь — это борьба с системой. Причем ты с ней борешься, а она на тебя даже внимания не обращает. Она, как только ты останавливаешь ее на улице и начинаешь выдавать прямо в глаза все, что думаешь, демонстративно поворачивается к случайному прохожему и спрашивает, который час, гася весь твой пафос и оставляя тебя наедине с твоими протестными настроениями.

Корпорация — как анонимные алкоголики, она не лечит, но дает понять: не один ты так облажался.

Именно радость коллективного труда помогает тебе выбраться из очередной депрессии, и, выбравшись, ты глядишь из окна офиса на осенние деревья, на их вертикальные, глубоко прорисованные линии и вдруг понимаешь, что снова пришла осень, и все медленнее прогревается воздух, и деревья стоят такие строгие и аскетичные; ты глядишь на все это и меланхолически размышляешь, что в таком офисе хорошо работается, такой осенью хорошо думается и на этих деревьях хорошо повеситься.

… время существует для того, чтобы ты его убил.

… твоя музыка делает твою биографию, исправляет ее, ломает и калечит, потому что в этой жизни нет ничего кроме тебя и твоего саунда, потому что на этой улице, как и на любой другой, просто нет неположенных мест.

… я вообще не согласен, что всякий опыт полезен, по-моему, это преувеличение, ведь очевидно, что можно целую жизнь прожить возле моря и не видеть утопленников.

Если уже назвался революционером, ну так давай – выкатывай свою пушку и пуляй, даже если особенно не по кому, все равно – главное, что ты перестаешь играться и начинаешь делать вещи, за которые потом придется отвечать.

… я прекрасно понимаю, что по цветовой гамме и композиционным решениям «слава кпсс» 80-х это «всегда кока-кола» 90-х.

… там, где тебе было хорошо и уютно, кого-то следующего просто раздавит случайной балкой.

… никто не запретит блюз за то, что он сломал тебе суставы

… коммерция – первый шаг к нормальным мужским отношениям.

… если не хочешь потерять друга, ни с кем его не знакомь.

— Да, я понимаю. Скажите, чем я могу ему помочь?
— Помочь? — доктор посмотрел на меня с интересом. — Молитесь за него.
— Я не умею. Лучше я куплю ему апельсины.

Что-то в этом было, это вам не кодаки сраные, не искусственные заменители, ведь после того, как проколупаешься пару часов в едких смесях и растворах, после того, как прямо под пальцами проступят лица твоих друзей и приятелей, начинаешь понимать, что жизнь — она немного сложней китайского ширпотреба и что вся штатовская лажа, вроде похожих на бройлеров белозубых серфингистов или пришибленных скаутов, которым никогда не узнать, что такое комсомол и кариес, — весь этот рекламный беспредел просто отдыхает рядом с возбуждающим, кружащим голову запахом советской фотобумаги.

…у меня были свои счеты с обществом – оно меня не понимало, я ему этого не забыл.

... секс – это когда вы трахаетесь и ты после этого хочешь, чтобы она поскорее ушла. А любовь, соответственно, — это когда вы трахаетесь и после траха ты хочешь, чтобы она как можно на дольше осталась.

… с сексом среди милиционеров нужно еще подумать, от секса бывают дети, зачем нам столько милиционеров.