Сьюзен Коллинз – цитаты и высказывания

Вспыхнуло пламя! И если сгорим мы, вы сгорите вместе с нами!

Все мы непостоянные глупые существа со скудными воспоминаниями и потрясающим даром саморазрушения.

Неужели я и правда такая холодная и расчетливая? Гейл не сказал «Китнисс выберет того, расставание с кем разобьет ей сердце» или даже «того, без кого она не сможет жить». Эти слова подразумевали бы, что мной движет своего рода страсть, чувства
но мой лучший друг предсказывает, что я выберу человека, без которого, как я думаю, я не смогу выжить. Этот список не включает любви, или желания, или даже совместимости. Я просто веду бесчувственную оценку того, что мой потенциальный партнер может мне предложить. Так, словно в конце это будет вопрос о том, пекарь или охотник дольше продлит мое существование. Это ужасно для Гейла — говорить такое, а для Пита — не опровергнуть. Особенно когда все чувства и эмоции которые у меня были, были взяты и использованы Капитолием или повстанцами. На данный момент, выбор был бы прост. Я могу прекрасно выжить без них обоих.

Камень всякий раз торжествует над человеком.

Я вытягиваю себя из ночных кошмаров каждое утро, и нахожу, что в пробуждении нет никакого облегчения.

Без Хеймитча, по-моему, куда безопаснее, — возражаю я. — Он так проспиртовался, что от огня, боюсь, вспыхнет как спичка.

Мои мышцы напряжены. Приходится прилагать усилия, чтобы держать себя в руках. Снова та боль в сердце. Я представляю, как во все стороны от сердца разбегаются крошечные трещины по всему телу. По туловищу, по рукам и ногам, по лицу — я вся покрыта сетью трещинок. Одна хорошая встряска от бункерной бомбы, и я рассыплюсь на причудливые, острые как бритва осколки.

— Как ты с этим справляешься?
Финник смотрит на меня с недоверием.
— Я не справляюсь, Китнисс! Абсолютно. Каждое утро я выдергиваю себя из кошмаров и вижу, что в реальном мире ничего не изменилось. — Что-то в выражении моего лица заставляет его замолчать.
— Лучше не поддаваться этому. Собрать себя заново в десять раз сложнее, чем рассыпаться на куски.

— Я чувствую...
— Что ты чувствуешь?
— Надежду.

Лучше не поддаваться слабости. Шагнуть в пропасть гораздо легче, чем из нее выбраться.

Он притягивает меня ближе и прячет свое лицо у меня в волосах. Я чувствую тепло там, где его губы просто касаются моей шеи, оно медленно растекается по всему моему телу. Это так хорошо, так невероятно хорошо, что я понимаю, что не смогу отпустить его первой.

Мне кажется, страшные события труднее всего искоренить. На самом деле, именно такие мы и запоминаем лучше всего.

— Не дай ему разлучить нас. Тяжело дыша, Пит сражается со своими кошмарами.
— Нет. Не хочу... Я почти до боли стискиваю его руки.
— Будь со мной.
Зрачки Пита суживаются до размера булавочных головок, быстро расширяются, затем возвращаются к нормальному размеру.
— Всегда, — шепчет он.

Не знаю, как ему объяснить, что значит — убить человека. И что убитые навсегда остаются с тобой.

Я не знаю, кто он для тебя. Возможно, ты сама этого не знаешь. Но только слепой мог не заметить, как он тебе дорог.

Жажда мести пылает долго и обжигающе. Особенно, если каждый взгляд в зеркало укрепляет ее. (Мечта о мести может жить очень, очень долго – особенно если её подпитывает каждый взгляд, брошенный в зеркало.)

— Ты полюбил Энни сразу, Финник? – спрашиваю я.
— Нет, — прежде чем он продолжает, проходит довольно много времени, — она постепенно захватила меня.

— Что они с ним сделают? — спрашиваю я.
Прим говорит так, будто ей по меньшей мере тысяча лет:
— Все, что потребуется, чтобы сломить тебя.

Я устала от людей, врущих мне ради моего же блага. Потому что на самом деле это больше для их блага.

— Не позволяй ему забрать тебя у меня.
Пит тяжело дышит, продолжая бороться с кошмарами, бушующими в его голове.
— Нет, я не хочу....
Я до боли сжимаю его руки.
— Останься со мной.
Его зрачки сужаются до размеров точки, а потом снова быстро расширяются и возвращаются к тому состоянию, которое больше напоминает нормальное.
— Всегда, — шепчет он.

Иногда, когда я одна, я достаю жемчужину из своего кармана, и пытаюсь вспомнить мальчика с хлебом, сильные руки, которые разогнали кошмары в поезде, поцелуи в арене. Для того, чтобы напоминать себе имя того, кого я потеряла. Но что толку? Он ушел.

Изначальная красота — это то, как человек выглядит по утрам, едва встав с кровати, то есть естественно, но безупречно.

Мы – непостоянные, глупые существа с плохими воспоминаниями и большим даром самоуничтожения.

Сразу становится понятно, что бурные восторги у меня не идут. Пробуем выставить меня дерзкой, но с гонором тоже напряженка. Для свирепой я слишком субтильная. Я не остроумная. Не забавная. Не сексапильная. Не загадочная. К концу консультации я вообще никакая.

По сравнению с грязью здесь просто рай. Чистая одежда, спальный мешок, лекарства... ты.

— У тебя... очень хорошая память, — говорю я, запинаясь.
— Я помню все, что связано с тобой, — отвечает Пит, убирая мне за ухо выбившуюся прядь. — Это ты никогда не обращала на меня внимания.
— Зато теперь обращаю.
— Ну, здесь-то у меня мало конкурентов. Мне снова хочется невозможного: спрятаться ото всех, закрыть ставни. Под ухом прямо-таки слышу шипение Хеймитча: «Скажи это! Скажи!» Я сглатываю комок в горле и произношу:
— У тебя везде мало конкурентов.

Ножки устали. Труден был путь.
Ты у реки приляг отдохнуть.
Солнышко село, звезды горят,
Завтра настанет утро опять.
Тут ласковый ветер.
Тут травы, как пух.
И шелест ракиты ласкает твой слух.
Пусть снятся тебе расчудесные сны,
Пусть вестником счастья станут они.
Глазки устали. Ты их закрой.
Буду хранить я твой покой.
Все беды и боли ночь унесет.
Растает туман, когда солнце взойдет.
Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух.
И шелест ракиты ласкает твой слух.
Пусть снятся тебе расчудесные сны,
Пусть вестником счастья станут они.

– Никогда не буду заводить детей, – говорю я.
– Я бы завел. Если бы жил не здесь, – отвечает Гейл.
– Если бы да кабы, – раздражаюсь я.
– Ладно, забыли, – огрызается он в ответ.

— Серьёзно? По-твоему, я не свихнулась? Ты правда со мной?
Словно гора с моих плеч свалилась. На плечи Гейла.
— По-моему, ты, конечно, свихнулась, но я с тобой.

В школе нас каждый год водили туда на экскурсии. В раннем детстве шахта порождала у меня попросту неприятные ощущения. Тоннели навевали клаустрофобию, затхлый воздух и темнота даже не позволяли свободно вздохнуть. Но после того как взрывом убило папу и нескольких его товарищей, я с трудом заставляла себя войти в подъёмник. Ежегодная экскурсия превратилась в пытку.

Жар. Пепел. Страдание. Необычный вкус для нежного.

На последней странице набросок моей броши и подпись Цинны: «Я по-прежнему ставлю на тебя».

Уйти? Как я могу уйти и бросить Прим – единственного человека на земле, про которого я точно знаю, что люблю?

— Видишь ли, нам с Порцией кажется, что шахтерская тематика порядком приелась. Этим уже никого не удивишь. А наша задача сделать своих трибутов незабываемыми.
Точно — выставят голой, промелькнуло у меня в голове.
— Так что на сей раз мы решили обратиться к углю, а не к угледобыче.
Ну все, еще и в пыли обваляют

Сожаление — оправдание для охотников и друзей.

Убитые навсегда остаются с тобой.

Я расскажу детям о том, как я справляюсь с этим, о том, как в плохие дни меня ничто не радует — ведь я боюсь потерять всё. Именно в такие дни я составляю в уме список всех добрых дел, которым стала свидетелем. Это похоже на игру. Она повторяется снова и снова. После двадцати с лишним лет она даже стала немного утомительной.
Но есть игры гораздо хуже этой.

Потому что обозленный, свободно мыслящий победитель с пластом психологических проблем, который слишком толст, чтобы его можно было разгрести, возможно, последний человек, которого ты хочешь увидеть в своем отряде.

Если всё это правда, то было бы гуманнее убить Пита прямо здесь и сейчас. Но, к счастью, или к сожалению, мной руководит не гуманизм.

Я вспоминаю, что я не единственная, чей мир освежевали.