Николай Яковлевич Агнивцев – цитаты и высказывания

Под сенью греческаго флага,
Болтая с капитаном Костой,
Средь островов Архипелага
Мне вспомнился Елагин остров! Тот самый сухопутный остров,
Куда без всяких виз французских,
Вас отвозил легко и просто
Любой извозчик петербургский... И в летний день, цветами пестрый,
И в индевеющие пурги -
Цвети, цвети, Елагин остров,
Цветок в петлице Петербурга!

Рассветает! Даль зовет
В вихри звоном санным!..
Тройка стынет у ворот...
— «Ну-ка, Петр, к цыганам!»... Гаркнул зычно Петр: «Па-а-а-ди!»
(Парень он таковский!)
И остался позади
Каменноостровский!.. Лейб — гycapскиe усы
Вмиг заиндевели...
И уткнулись все носы
В серые шинели!.. И, сквозь снежный адамант,
Для лихой попойки,
Залетели в «Самарканд»
Взмыленные тройки! — «Тусса! Тусса! Тусса!
«Мэкамам чочо!..
«Це-е-еловаться горячо!»...

«Кюба!» «Контан!» «Медведь!» «Донон!»
Чьи имена в шампанской пене
Взлетели в Невский небосклон
В своем сверкающем сплетеньи!.. Ужель им больше не звенеть?!..
Ужель не вспенят, как бывало,
«Кюба», «Контан», «Донон», «Медведь»
Свои разбитые бокалы?!.. Пусть филистерская толпа
Пожмет плечами возмущенно -
Нет Петербурга без «Кюба!»
Нет Петербурга без «Донона»...

Вы помните тот вечно-звонный
Неугомонный красный дом,
Вздымающий свои фронтоны
В великолепии своем? Где с давних пор в росейском мраке,
На целый миp, средь этих зал,
Российской Мысли вечный факел
Неугасаемо пылал; Где каждый год, в звенящем гаме
Под неустанный смех и спор,
Двадцатилетними глазами
Сверкал гигантский коридор!.. Там, под гуденье аудиторий,
Средь новых лиц и новых дней,
Вздыхает в старом коридоре
Тень мертвой Юности моей...

Когда тебя увижу, вдруг,
Вмиг под дрожащей пеленою
Весь старый пышный Петербург
Встает, как призрак, предо мною: Декабрьских улиц белизна,
Нева и Каменноостровский,
И мирный говор Куприна,
И трели Лидии Липковской; И пробка шумного «Аи»,
И Вильбушевич с Де-Лазари;
Пажи бессменные твои -
На пианино, и гитаре; И — всех встречающий дом твой,
Где не слыхали слова: «Тише!»
И — неразрывные с тобой
Александринские афиши!.. Ты — знамя юности моей,
Тебя несу в душе доныне!..
Ты — отблеск петербургских дней
На приютившей нас чужбине!

Букет от «Эйлерса!»... Вы слышите мотив
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?..
Букет от «Эйлерса,» — того, что супротив
Многоколонного Казанского собора!.. И помню я: еще совсем не так давно, -
Ты помнишь, мой букет? — как в белом-белом зале
На тумбочке резной у старого панно
Стоял ты в хрустале на Крюковом канале? Сверкала на окне узоров льдистых вязь,
Звенел гул санного искрящегося бега,
И падал весело декабрьский снег, кружась!
Букет от «Эйлерса» ведь не боялся снега!.. Но в три дня над Невой столетье пронеслось!
Теперь не до цветов! И от всего букета,
Как срезанная прядь от дорогих волос,
Остался лишь цветок засушенный вот этот!.. Букет от «Эйлерса» давно уже засох!..
И для меня теперь в рыдающем изгнаньи
В засушенном цветке дрожит последний вздох
Санкт-петербургских дней, растаявших в тумане!

Вы помните былые дни,
Когда вся жизнь была иною?!
Как были праздничны они
Над петербургскою Невою!! Вы помните, как ночью, вдруг,
Взметнулись красные зарницы
И утром вдел Санкт-Петербург
Гвоздику юности в петлицу?.. Ах, кто мог знать, глядя в тот раз
На двухсотлетнего гиганта,
Что бьет его последний час
На Петропавловских курантах!.. И вот, иные дни пришли!
И для изгнанников дни эти
Идут вдали от их земли
Тяжелой поступью столетий! . . Вы помните былые дни,
Когда вся жизнь была иною?!
Как были праздничны они
Над петербургскою Невою!..

Был день и час, когда уныло
Вмешавшись в шумную толпу,
Краюшка хлеба погрозила
Александрийскому столпу!.. Как хохотали переулки,
Проспекты, улицы!... И вдруг
Пред трехкопеечною булкой
Склонился ниц Санкт-Петербург!.. И в звоне утреннего часа
Скрежещет лязг голодных плит!..
И вот от голода затрясся
Елизаветинский гранит!.. Вздохнули старые палаццо...
И, потоптавшись у колонн,
Пошел на Невский продаваться
Весь блеск прадедовских времен!.. И сразу сгорбились фасады...
И, стиснув зубы, над Невой
Восьмиэтажные громады
Стоят с протянутой рукой!.. Ах Петербург, как страшно-просто
Подходят дни твои к концу!..
— Подайте Троицкому мосту,
— Подайте Зимнему Дворцу!..

Кулебяка «Доминика»,
Пирожок из «Квисисаны»,
«Соловьевский» бутерброд... Вот триптих немного дикий,
Вот триптих немного странный,
Так и прыгающий в рот!.. Каждый полдень, хмуря лики,
Предо мною из тумана
Трое призраков встает: — Кулебяка «Доминика»,
Пирожок из «Квисисаны»,
«Соловьевский» бутерброд!..

И тянет, в страсти неустанной,
К тебе весь мир уста свои,
Париж Гюи-де-Мопассана,
Париж смеющейся любви! И я везу туда немало
Добра в фамильных сундуках:
И слитки золота с Урала,
И перстни в дедовских камнях! Пускай Париж там подивится,
Своих франтих расшевеля,
На чернобурую лисицу,
На горностай и соболя! Но еду все ж с тоской в душе я.
Дороже мне поклажи всей
Вот эта ладанка на шeе,
В ней горсть родной земли моей! Ах, и в аллеях Люксембурга
И в шуме ресторанных зал -
Туманный призрак Петербурга
Передо мной везде стоял!.. Пусть он невидим! Пусть далек он!
Но в грохоте парижских дней
Всегда, как в медальоне локон,
Санкт-Петербург — в душе моей!

Ужель наступит этот час
На Петропавловских курантах,
Когда столица в первый раз
Заблещет в этот страшный час
В слезах, как ранее в бриллиантах?!
Ужель наступить этот час
На Петропавловских курантах?.. Ужель наступит этот год
Над Петербургом вечно-звонным,
Когда гранит во прах падет
И кровь забрызжет небосвод
И ахнет твердь гранитным стоном?!
Ужель наступить этот год
Над Петербургом вечнo-звонным?..

Как бьётся сердце! И в печали,
На миг былое возвратив,
Передо мной взлетают дали
Санкт-Петербургских перспектив!.. И, перерезавши кварталы,
Всплывают вдруг из темноты
Санкт-Петербургские каналы,
Санкт-Петербургские мосты!
<...>
Пусть апельсинные аллеи
Лучистым золотом горят,
Мне петербургский дождь милее,
Чем солнце тысячи Гренад!.. Пусть клонит голову всё ниже,
Но ни друзьям и ни врагам
За все Нью-Йорки и Парижи
Одной березки не отдам! Что мне Париж, раз он не русский?!
Ах, для меня под дождь и град
На каждой тумбе петербургской
Цветёт шампанский виноград! И застилая всё живое,
Туманом невским перевит,
Санкт-Петербург передо мною
Гранитным призраком стоит!..

Москва и Kиeв задрожали,
Когда Петр, в треске финских скал,
Ногой из золота и стали
Болото невское попрал... И взвыли плети!... И в два счета -
Движеньем Царской длани — вдруг -
Из грязи невскаго болота -
Взлетел ампирный Петербург: И до сих пор, напружив спины,
На спинах держут град старинный
Сто тысяч мертвых костяков
Безвестных русских мужиков!.. И вот теперь, через столетья,
Из под земли, припомнив плети,
Ты слышишь, Петр, как в эти дни
Тебе аукают они?..

Ах, Агнессочка, Агнессочка!
Опустилась занавесочка!.. Вот раскрытое окошко!
И задумчиво сидит
В том окошке рядом с кошкой
Госпожа Агнесса Шмидт.
Где-то мерно бьет «12»...
И, взглянувши на чулки,
Стала тихо раздеваться
Госпожа Агнесса... И - Через миг, довольно резко,
Совершенно невзначай,
Вдруг, поднялась занавеска!..
— Ай, Агнесса! Ай-яй-яй!..
Рядом с ней, в любви неистов,
В совершенном забытьи
Господин судебный пристав
Страстно шепчет что-то... И - Через миг, ужасно резко,
Чьей-то гневною рукой -
Вновь поднялась занавеска!
— Ой, Агнесса! Ой-ой-ой!..
Ах, как грустно! Ах, как жалко
Неудачников в любви!
Муж Агнессы с толстой палкой
К ним подходит быстро... И -

Ах, шум кулис извивно-узких!
Ах, закулисная фриволь!
Ах, блеск театров Петербургских!..
Все знаю — я принцесса Моль! Я помню радостные миги...
Я помню преклоненный зал,
Когда беcсмертный Каратыгин
Вдвоем с Бессмертием играл! И вижу я, как в медальоне,
Как только что ушедший сон:
Носок летающей Тальони
И четкий профиль Монбазон. И сквозь столетие, доныне
Из глубины могильных плит
«La donna» юного Мазини
Еще в ушах моих звенит...

То упадая, то взлетая,
С Невы на целый мир кругом
Сверкает Павлова 2-ая
Алмазно-блещущим носком. А «Летний Буфф»!! Ах, в исступленьи,
До Невского несется «bis»,
Когда там с Вяльцевой в «Елене»
Играет Северский — Парис... Скороговорщиком затейным
Во всю резвится второпях,
Курихин Федя на Литейном
В ста восемнадцати ролях! Но, чу... Часы!... Как быстро осень
Спускает с неба вечера!..
На Петропавловке бьет «8»
И мне в «Мариинский» пора! Сейчас, как мухи на бисквите,
Все дамы — там!... Наперечет!
— Ах, там ведь Собинов, поймите,
Сегодня «Ленского» поет!

Посмотрите, посмотрите,
Вот задумался о чем-то
Незнакомец в альмавиве,
Опершись на парапет... С Петропавловской твердыни
Бьют петровские куранты,
Вызывая из могилы
Беспокойных мертвецов! И тотчас же возле арки,
Там, где Зимняя Канавка,
Белый призрак Белой Дамы
Белым облаком сошел. . . Зазвенели где-то шпоры,
И по мертвому граниту
К мертвой даме на свиданье
Мчится мертвый офицер! . . — «Герман?!»-»Лиза?..» И, тотчас же,
Оторвавшись от гранита,
Незнакомец в альмавиве
Гордый профиль повернул. — Александр Сергеич, вы ли,
Вы ли это?... Тот, чье Имя
Я в своих стихах не смею
До конца произнести?! Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург...

Белой ночью белый ландыш
Я воткну, грустя, в петлицу
И пойду за белой сказкой
В белый призрачный туман... Посмотрите, посмотрите,
У Цепного моста кто-то
В старомодной пелерине
Неподвижно смотрит вдаль... Господин в крылатке тихо
Про него шепнул другому:
— «Николай Васильич Гоголь -
Сочинитель «Мертвых душ»... У Сената, сдвинув брови,
Гнет сверкающую шпагу
Незнакомец в треуголке
С пистолетом при бедре... Отчего так странно-бледен
Незнакомец в треуголке?
Отчего сжимает петля
Золоченый воротник?.. Чу! К нему, гремя оружьем,
С двух сторон подходят двое.
Подошли: «Полковник Пестель,
Нас прислал к вам Государь»! Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург!

Но в Вечность огненным закатом
Ушли былые времена.
И, ныне, в 910-ом
Иные встали имена. И, стариков своих не выдав,
Неколебимы средь толпы
Варламов, Ходотов, Давыдов -
«Александринские» столпы... Ах, Петербург, в борьбе с судьбою,
В глазах все небо затая,
Горит лампадой пред тобою
Комиссаржевская твоя.

В Париж! В Париж! Как странно-сладко
Ты, сердце, в этот миг стучишь!..
Прощайте, невские туманы,
Нева и Петр! — В Париж! В Париж! Там — дым вceмиpногo угара,
Rue de la Paix, Grande Opera,
Вином залитые бульвары
И — карнавалы до утра! Париж — любовная химера!
Все пало пред тобой уже!
Париж Бальзака и Бодлера,
Париж Дюма и Беранже! Париж кокоток и абсента,
Париж застывших Луврских ниш,
Париж Коммуны и Конвента
И — всех Людовиков Париж! Париж бурлящего Монмартра,
Париж Верленовских стихов,
Париж штандартов Бонапарта,
Париж семнадцати веков!

Вы не бывали на канале?
На погрузившемся в печаль
Екатерининском канале,
Где воды тяжелее стали
За двести лет бежать устали
И побегут опять едва ль...
Вы там наверное бывали?
А не бывали — очень жаль! Эрот в ночи однажды, тайно
Над Петербургом пролетал,
И уронил стрелу случайно
В Екатерининский канал.
Старик-канал, в волненьи странном,
Запенил, забурлил вокруг
И вмиг — Индийским океаном
Себя почувствовал он вдруг!.. И заплескавши тротуары,
Ревел, томился и вздыхал
О параллельной Мойке старый
Екатерининский канал...
Но, Мойка — женщина. И бойко
Решив любовные дела, -
Ах!... — Крюкову каналу Мойка
Свое теченье отдала!..
Ужасно ранит страсти жало!..
И пожелтел там, на финал,
От козней Крюкова канала
Екатерининский канал!..

Ландо, коляски, лимузины,
Гербы, бумажники, безделки,
Брильянты, жемчуга, рубины -
К закату солнца — все на Стрелке! Струит фонтанно в каждой даме
Аккорд герленовских флаконов,
И веет тонкими духами
От зеленеющих газонов!.. И в беспрерывном лабиринте
Гербов, камней и туалетов -
Приподымаются цилиндры,
И гордо щурятся лорнеты. И Солнце, как эффект финальный,
Заходит с видом фатоватым
Для Петербурга специально -
Особо огненным закатом!..

Ах, как приятно в день весенний
Урвать часок на променад
И для галантных приключений
Зайти в веселый Летний сад. Там, средь толпы жантильно-гибкой,
Всегда храня печальный вид,
С разочарованной улыбкой
Поручик Лермонтов стоит!

Когда-то где-то в дни свои
жил некий человек,
Который не вкусил любви
за весь свой долгий век. И потому и оттого
узнал весь край о нём,
И называли все его
великим мудрецом.
И вот явился, наконец,
сам царь проверить слух,
И оказалось, что мудрец
был просто слеп и глух!.. Звени, звени, мой третий тост,
звени же вновь и вновь
О вечно лгущей сказке звёзд!
Тост третий — за любовь!

Поймете ль вы, чужие страны,
Меня в безумии моем?..
Ведь это Юность из тумана
Мне машет белым рукавом!.. Последним шепотом привита,
От Петербурга лишь одна
Осталась мне — всего лишь эта
Коробка спичек Лапшина...

В Константинополе у турка
Валялся, порван и загажен,
«План города С.-Петербурга»
(«В квадратном дюйме — 300 сажень...») И вздрогнули воспоминанья,
И замер шаг, и взор мой влажен...
В моей тоске, как и на плане:
— «В квадратном дюйме — 300 сажен!..

Знайте: как-то, когда-то и где-то
Одинокий поэт жил да был…
И всю жизнь свою, как все поэты,
Он писал, пил вино и любил. Обогнавши Богатство и Славу,
Смерть пришла и сказала ему:
— Ты поэт и бессмертен!... И право,
Как мне быть, я никак не пойму?! Улыбаясь, развёл он руками
И с поклоном промолвил в ответ:
— В жизни я не отказывал даме!
Вашу руку!... И умер поэт.

Ах, Санкт-Петербург, все в тебе очень странно,
Серебряно-призрачный город туманов!
Ах, Петербург, красавиц «мушки»,
Дворцы, каналы, Невский твой!
И Александр Сергеич Пушкин
У парапета над Невой! А белой ночью, как нелепость,
Забывши день, всю ночь без сна
На Петропавловскую крепость
Глядеть из темного окна!..
И, лишь запрут в Гостинном лавки,
Несутся к небу до утра
Рыданье Лизы у Канавки
И топот Меднаго Петра!..

Если хочешь, для тебя я
Пропою здесь серенаду,
Буду петь, не умолкая,
Хоть четыре ночи кряду? Если хочешь, я мгновенно
Сочиню тебе отменный,
Замечательный сонет?
Хочешь? «Нет!»

В тот день все люди были милы
И пахла, выбившись из силы,
Как сумасшедшая, сирень.
И взяв с собою сыр и булку,
Сюзанна вышла на прогулку.
Ах, скучно дома в майский день!

Ужель в скитаниях по миpy
Вас не пронзит ни разу, вдруг,
Молниеносною рапирой
Стальное слово «Петербург»? Ужели Пушкин, Достоевский,
Дворцов застывший плац-парад,
Нева, Мильонная и Невский
Вам ничего не говорят? А трон Российской Клеопатры
В своем саду, и супротив
Александринскаго театра
Непоколебленный массив?
Ужель неведомы вам даже
Фасад Казанских колоннад?
Кариатиды Эрмитажа?
Взлетевший Петр, и Летний сад?

Ужели вы не проезжали
В немного странной вышине
На старомодном «империале»
По Петербургской стороне? Ужель, из рюмок томно-узких
Цедя зеленый пипермент,
К ногам красавиц петербургских
Вы не бросали комплимент? А непреклонно-раздраженный
Заводов выборгских гудок?
А белый ужин у «Донона?»
А «Доминикский» пирожок?

А разноцветные цыгане
На Черной речке, за мостом,
Когда в предутреннем тумане
Все кувыркается вверх дном; Когда моторов вереница
Летит, дрожа, на Острова,
Когда так сладостно кружится
От редерера голова!.. Ужели вас рукою страстной
Не молодил на сотню лет,
На первомайской сходке красный
Бурлящий Университет? Ужель мечтательная Шура
Не оставляла у окна
Вам краткий адрес для амура:
«В. О. 7 л. д. 20-а?» Ужели вы не любовались
На сфинксов фивскую чету?
Ужели вы не целовались
На Поцелуевом мосту? Ужели белой ночью в мае
Вы не бродили у Невы?
Я ничего не понимаю!
Мой Боже, как несчастны вы!..

В моем изгнаньи бесконечном
Я видел все, чем мир дивит:
От башни Эйфеля до вечных
Легендо-звонных пирамид!.. И вот «на ты» я с целым миром!
И, оглядевши все вокруг,
Пишу расплавленным ампиром
На диске солнца: «Петербург».

Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон -
Какой аккорд! Но пусть их рок!
Всем четырем один шаблон дан,
Один и тот же котелок! Ревут: моторы, люди, стены,
Гудки, витрины, провода...
И, обалдевши совершенно,
По крышам лупят поезда! От санкюлотов до бомонда,
В одном порыве вековом,
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон
Несутся вскачь за пятаком!.. И в этой сутолке всемирной,
Один на целый миp вокруг,
Брезгливо поднял бровь ампирный
Гранитный барин Петербург!

Там, где Российской Клеопатры
Чугунный взор так горделив,
Александринского театра
Чеканный высится массив. И в ночь, когда притихший Невский
Глядит на бронзовый фронтон,
Белеет тень Комиссаржевской
Меж исторических колонн... Ты, Петербург, с отцовской лаской
Гордишься ею!... Знаю я:
Была твоей последней сказкой
Комиссаржевская твоя... Нежнее этой сказки — нету!
Ах, Петербург, меня дивит,
Как мог придумать сказку эту
Твой размечтавшийся гранит?!

Санкт-Петербург — гранитный город,
Взнесенный Словом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой! Как явь, вплелись в твои туманы
Виденья двухсотлетних снов,
О, самый призрачный и странный
Из всех российских городов! Недаром Пушкин и Растрелли,
Сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели
Тебя — в граните и в стихах! И майской ночью в белом дыме,
И в завываньи зимних пург
Ты всех прекрасней — несравнимый
Блистательный Санкт-Петербург!

В этот вечер над Невою
Встал туман!... И град Петра
Запахнулся с головою
В белый плащ из серебра...
И тотчас же, для начала,
С томным криком, вдалеке,
Поскользнулась и упала
Дама с мушкой на щеке. — На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая Дама
По преданию жила! И в слезах, прождав немало
Чтобы кто помог ей встать,
В огорченьи страшном стала
Дама ручками махать.
И на зов прекрасных ручек
К ней со всех пустившись ног,
Некий гвардии поручик
Мигом даме встать помог Что же дальше? Ах, избавьте!
Неизвестен нам финал.
Мы не видели... — Представьте,
Нам... туман... там помешал...
Мы одно сказать лишь можем:
Был поручик очень мил!..
И затем, одним прохожим
Поцелуй услышан был.

И, опершись на колоннады,
Встают незыблемой чредой
Дворцов гранитные громады
Над потемневшею Невой!.. Звенят проспекты и бульвары,
И в бесконечности ночей
На влажных плитах тротуара
Дробится отсвет фонарей...

Ах, я устала, так что даже
Ушла, покинув царский бал!..
Сам Император в Эрмитаже
Со мной сегодня танцевал! И мне до сей поры все мнится:
Блеск императорских погон,
И комплимент Императрицы.
И Цесаревича поклон. Ах, как мелькали там мундиры!
(Знай только головы кружи!)
Кавалергарды, кирасиры,
И камергеры, и пажи!