Лорел Гамильтон – цитаты и высказывания

Иногда приходится иметь дело с дьяволом не потому, что хочешь, а потому что иначе он найдёт себе другого.

Такого понятия, как жестокая женщина не существует, Мемфис, существуют слабые мужики.

— Арфа, проверь у этого типа бумажник. Узнай, кто он.
Арфа? Здоровенный мужчина, гора потусторонней энергии, носит имя Арфа.

Паранойя у нас одна на двоих.

— Была и я когда-то розовой, Эдуард.
— Все мы рождаемся ангелочками. Но оставаться такими нельзя, если хочешь выжить.

В конце концов я женщина, нравится мне это или нет.

Невозможно вечно себя корить, Брэдли. Как пролитое молоко: надо вытереть и забыть.

Я верила себе, хотя бывали дни, когда я и в себе сомневалась. Я надеялась, что сомнение удержит меня в рамках чести. Может быть, я дурачила сама себя. Может быть, никто не может получить такую власть и остаться честным и справедливым. Может быть, права старая поговорка – власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно.

Власть развращает – без сомнения, развращает. Для того она и существует.

Мы не можем думать о мести, маршал Блейк. Мы — полицейские. Мы – хорошие ребята. Только преступники могут позволить себе месть. Мы защищаем закон. Месть вне закона.

Но, как говаривала моя бабуля, Блейк, «если бы сожаления были лошадками, мы бы все верхом ездили».

Чувства не бывают глупыми, они только иногда заставляют нас чувствовать себя глупцами.

Наступает момент, когда просто любишь, не за то, что он там хороший или плохой, или ещё какой. Просто любишь. Это не значит, что вы всегда будете вместе. Не значит, что не будете друг другу делать больно. Значит только, что любишь. Иногда вопреки тому, кто он такой, иногда — благодаря. И знаешь, что он тебя тоже любит, иногда благодаря тому, кто ты такая, а иногда — вопреки.

Я раньше думала, что только смерть может отобрать у меня кого-то. Но потом я узнала, что есть вещи куда меньшего масштаба, которые могут у тебя украсть человека так же полностью, так же навсегда. Человек живёт, дышит, но тебе уже до него не дотронуться, не увидеть его голым, не проснуться навстречу его улыбке, запаху его кожи на твоей простыне. Есть вещи не столь драматичные, как смерть, но не менее постоянные.

Чтобы я что-то заметила, это что-то должно сесть и гавкнуть.

Ты говоришь «нормальный человек», Анита. Будто не знаешь, что нормальных нет. Есть только жертвы и хищники.

Если ты не понимаешь потребности в любви или дружбе, как ты можешь быть одиноким?

Есть люди, которым я могла бы доверить свою жизнь, но нет никого другого, кому я доверила бы свою смерть.

— У тебя все так просто получается.
— Трудно только то, что ты делаешь трудным, Анита.

Она любила не существующего реально человека, даже если и опиралась на самую что ни на есть настоящую руку.

Мы никогда не будем вместе ходить по магазинам, никогда не съедим целый пирог. Он никогда не пригласит меня к себе на обед или на барбекю. Мы не будем любовниками. Но был отличный шанс, что один из нас будет последним, кого другой увидит перед смертью. Это не была дружба в том смысле, в каком ее понимают большинство людей, но все же это была дружба.

Я приветливо улыбнулась, а про себя подумала: так тебя растак. Но за последнее время я даже глазами научилась лгать. Это даже как то грустно. Глаза — зеркало души, и если они умеют лгать, значит, в душе поломка. Даже если можно ее починить, все равно поломка.

Когда наступает примирение, то о самом страшном горе рассказываешь без эмоций, так, будто оно стряслось с кем-то другим. Но даже смирившись, можешь поведать о минувшей истории, как об интересном происшествии.

Смех его затих, лицо с очками стало непроницаемым. Мне не надо было видеть его глаза я и так знала, что они холодны и далеки, как зимнее небо.

Донна встала и улыбнулась Эдуарду такой улыбкой, что любой другой растаял бы на месте. Не в сексе было дело, хотя он тоже отражался в этой улыбке. Она излучала тепло, полное доверие, на которое способна лишь настоящая любовь. Такая первая романтическая любовь может прожить недолго, но если она остается — ой-ой-ой! Я знала, что Эдуард, наверное, смотрит на нее такими же глазами, но это было не взаправду. Не от души. Он лгал глазами — искусство, которому я научилась только недавно и слегка жалела, что научилась. Одно дело — знать, как надо врать, но чтобы при этом глаза не говорили, что верить тебе нельзя...

Огни пылали во всех окнах, будто по всем комнатам пробежался, хлопая по выключателям, кто-то, панически боящийся темноты.

Если ты кого-то назовешь другом, это на всю жизнь. Если ты кого то возненавидишь, это навсегда. Если ты скажешь, что кого-то убьешь, ты убьешь.

Думая о ритуальной музыке, люди представляют себе барабаны, у них возникают ассоциации с ритмом сердца, приливами и отливами крови. Но не все ритуалы должны напоминать нам о теле. Некоторые создаются для того, чтобы намекнуть, зачем выполняется ритуал. Всякий ритуал сотворен сердцем во имя божества. Ну, пусть не всякий, а почти всякий. Мы кричим: эй, Бог, посмотри на меня, на нас, мы хотим, чтобы тебе понравилось. Все мы в душе дети и надеемся, что папочке или мамочке понравятся наши подарки. Ну, бывает, правда, что у мамочки с папочкой характер тот еще.

Она засмеялась радостно и громко, как обычно смеются дети, будто весь мир от них сочится радостью. Потом мир учит их смеяться тише, спокойнее — всех, кроме тех, кому очень повезет.

Уверенность в себе — черта хорошая, самоуверенность — черта плохая.

Плакать – дьявольски нечестный аргумент в споре. Как только кто-то начинает плакать, больше разговаривать уже не возможно. Хочется только одного – чтобы этот кто-то перестал реветь, а ты перестала себя чувствовать самым мерзким негодяем в мире. Все что угодно, только не это.

Я — женщина без предрассудков, но, прости меня Господь, мужчина должен быть, по крайней мере, живым.

Удивительно, что люди могут выболтать, если просто молчать и притворяться более знающим, чем ты являешься на самом деле.

Действуй так, словно знаешь, что делаешь.

Скачки называют спортом королей, но на самом деле не это их настоящий спорт. Настоящий – это борьба за выживание и власть.

– Жизнь – сволочная штука, – заметила я с чувством.
– И кончается смертью, – закончил за меня Ларри.

Черные джинсы свободного покроя с дырами на коленях и черные ботинки — в другой обуви я его с самого приезда не видела. Ладно, чья бы корова мычала. У меня тоже было три пары черных кроссовок, и я все три привезла.

— Если твоя рука скроется из виду, — предупредил его Дойл, — я сочту, что ты задумал недоброе. Тебе не понравится, если я так сочту, Гриффин.

Не имеет смысла переживать худший исход заранее.

Одно дело если боком выйдет прививка от гриппа, но раз в месяц покрываться шерстью... Спасибо, не надо.