Иосиф Бродский – цитаты и высказывания

Всякое наблюдение страдает от личных качеств наблюдателя.

Все таковы. Да, все слова, стихи,
Вы бродите средь нас, как чужаки,
Но в то же время близкие друзья:
Любить нельзя и умирать нельзя,
Но что-нибудь останется от нас,
Хотя б любовь, хотя б в последний раз,
А, может быть обыденная грусть,
А, может быть, одни названья чувств.

Когда придет октябрь — уходи,
По сторонам презрительно гляди,
Кого угодно можешь целовать,
Обманывать, губить и ***овать
До омерзенья, до безумья пить.
Но в октябре не начинай любить.

Но, как всегда, не зная для кого,
Твори себя и жизнь свою твори
Всей силою несчастья своего.

Прощай, любовь, когда-нибудь звони.

Любовь сильней разлуки, но разлука
длинней любви...

Так чувствуешь все чаще в сентябре,
что все мы приближаемся к поре
безмерной одинокости души,
когда дела все так же хороши,
когда все так же искренни слова
и помыслы, но прежние права,
которые ты выдумал в любви
к своим друзьям, – зови их, не зови,
звони им – начинают увядать,
и больше не отрадно увидать
в иной зиме такой знакомый след,
в знакомцах новых тот же вечный свет.

Любовь есть предисловие к разлуке.

— А что ты понимаешь под любовью?
— Разлуку с одиночеством.

Число твоих любовников, Мари,
превысило собою цифру три,
четыре, десять, двадцать, двадцать пять.
Нет для короны большего урона,
чем с кем-нибудь случайно переспать.
(Вот почему обречена корона;
республика же может устоять,
как некая античная колонна).
И с этой точки зренья ни на пядь
не сдвинете шотландского барона.
Твоим шотландцам было не понять,
чем койка отличается от трона.
В своем столетьи белая ворона,
для современников была ты ***ь.

... я трачу, что осталось в русской речи
на Ваш анфас и матовые плечи.

Сегодня, превращаясь во вчера,
себя не утруждает переменой...

Что делает Историю? — Тела.
Искусство? — Обезглавленное тело.

Случайное, являясь неизбежным,
приносит пользу всякому труду.

... язык, что крыса, копошится в соре,
выискивает что-то невзначай.

Опять равнина. Полночь. Входят двое.
И всё сливается в их волчьем вое.

Я думаю, душа за время жизни приобретает смертные черты.

Грех — то, что наказуемо при жизни.

Жизнь — только разговор перед лицом молчанья.

Привычка и нормальное, увы, стремление рассудка к обезличке.

Люди рождены друг для друга. Поэтому или вразумляй, или же терпи.

Лучший способ оборониться от обиды — это не уподобляться обидчику.

Страну в долг загнать — куда более надежная форма оккупации, чем войска вводить.

... Убеждения — это твой дом, твой главный комфорт; ты копишь всю жизнь, чтоб его обставить. Если окружающий мир нищ и бесцветен, то ты заполняешь этот дом воображаемыми люстрами и персидскими коврами. Если этот мир был богат фактурой, то воображаемый декор твой будет чёрно-белым, с несколькими абстрактными стульями.

Из массы доступных нам добродетелей терпение, дорогой читатель, знаменито тем, что вознаграждается чаще прочих. Более того, терпение есть неотъемлемая часть всякой добродетели. Что есть добродетель без терпения? Просто хороший характер.

Никто не знает будущего. И менее всего — те, кто верит в исторический детерминизм. После них идут шпионы и журналисты.

Проклятый дар всепонимания, а следовательно всепрощения.

Жизнь так устроена, что то, что мы называем Злом,
поистине вездесуще, хотя бы потому, что прикрывается личиной добра. Оно никогда не входит в дом с приветственным возгласом: «Здорово, приятель! Я — зло», что, конечно, говорит о его вторичности, но радости от этого мало — слишком уж часто мы в этой его вторичности убеждаемся.

Нет ничего легче, чем вывернуть наизнанку понятия о социальной справедливости, гражданской добродетели, о светлом будущем и т. п. Вернейший признак опасности здесь — масса ваших единомышленников, не столько из-за того, что единодушие легко вырождается в единообразие, сколько по свойственной большому числу слагаемых вероятности опошления благородных чувств.

... всего удивительнее во Зле — его абсолютно человеческие черты.

Подставленная вторая щека — это выражение сознательной, холодной, твёрдой решимости, и шансы на победу, сколь малы они ни были, прямо зависят от того, всё ли вы взвесили.

Когда враг — чужой, то остаётся почва для надежд и иллюзий.

... Все тает — тебя здесь не бывало вовсе.
Просто всего лишь снег, мною не сбитый плотно.
Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.
И отбегает вспять — память всегда бесплотна.

Прежде, чем я дойду, может звезда остынуть.
Будто твоя любовь, как и любовь земная,
может уйти во тьму, может меня покинуть.

Боже, услышь мольбу: дай мне взлететь над горем
выше моей любви, выше стенанья, крика.

Дай же мне сил вселить смятый клочок бумажный
в души, чьих тел еще в мире нигде не встретить.

Божья любовь с земной — как океан с приливом:
бегство во тьму второй — знак отступленья первой!

Что ж мы смертью зовем. То, чему нет возврата!

Жизнь, словно крик ворон, бьющий крылом окрестность,
поиск скрывшихся мест в милых сердцах с успехом.
Жизнь — возвращенье слов, для повторенья местность
и на горчайший зов — все же ответ: хоть эхом.

В течение жизни время говорит с нами на разных языках — на языке детства, любви, веры, опыта, истории, усталости, цинизма, вины, раскаяния и т. д. Язык любви — самый доступный. Её словарь охватывает все остальные понятия, её речам внемлет природа живая и мёртвая. Слову на языке любви дан глас провидческий, почти Боговдохновенный, в нём слиты земная страсть и толкование Священного Писания о Боге. Любовь есть воплощение бесконечности в конечном.