Джек Абатуров – цитаты и высказывания

Этой блеклой весной мне по планам урочным надо,
Дописать/дочитать о жизни ненужный том,
И закутавшись ранним утром в твое пальто,
Все спешить, как и раньше, бездумно спешить куда-то По бульварам и улицам в джунгли кирпичных стен,
Узнавая тебя в прохожих и в их походке,
Я осталась одна в тонущей холодной лодке
В черном свадебном платье и мокрой насквозь фате.

Я вдыхала соленый миндальный запах,
просыпаясь пушистым под ноги пеплом,
мне сказали, что больше не будет завтра
и мечтать о Боге теперь нелепо.

Помнишь, концерт, драку и рассеченную
бровь, а под глазом синий глухой фонарь?
не был никто из нас голубой вороною,
даже когда вываливался за край;
улицы же манили своей пустынностью
и чистотой, красками на холсте
мы рисовались жалкой своей бескрылостью,
и становились призрачней и смешней.

Я давно замкнулась в тебе кольцом.

Не достичь нам дна этого мира тесного,
для него мы – ветром не унесенные,
или как писалось у Достоевского:
«униженные и оскорбленные».
Отчаявшиеся утонуть в отчаянье
или же поделиться своей неискренностью,
я свое сердце разбила нечаянно
между автобусом и действительностью.

Кажется, заболела. И мне лекарство
необходимо
как Марсу «еда богов»,
катится по стеклу огонек бенгальский,
а на столе со мной лишь одно «Коварство…»
ну
«…и любовь».

Уходит ночь, и тонут в феврале
твои неоцифрованные весны,
и наша жизнь, веснушчатым подростком,
скрывается как карты в рукаве. И все осталось в том простом письме,
что сожжено, а воздух как взрывчатка
Ты уходил, стирая отпечатки
на белом замороженном стекле.

И стоят дома неуклюжие
В мир пустыми глядят глазницами,
Счастье стало теперь ненужное, Мы на небо с пустыми душами
Улетаем слепыми птицами.

и от любви отчаянно околев,
складываю многоточия в предложения,
я же опять думаю о тебе,
или уже не я?

Я твоей зачитался книжкой, и на утро увидел – спишь ты,
обнимая плечо, как мишку, что сидит на твоем шкафу,
мое сердце рванулось к небу, чтобы встретить тебя рассветом,
и опять вспоминать о лете, и любить лишь тебя одну.

Мне не хочется откликаться на междометья,
недописанный мир взрывается и шумит,
если б не было жизни, то было бы что? ответь мне,
мне сегодня до боли хочется полюбить,
но по графику лишь обычное воскресенье,
я закрыта в стенах, наверное, в четырех,
милый друг,
бог просит у нас прощенья,
оттого, что любовь от жизни не уберег.

Пускай, что промокли телом мои носки,
а сердце душой промокло в извечном ливне
мы ближе и ближе к заслуженной гильотине
и больше и больше разорваны на куски.

А я не спала. Я слушала уличный шум –
как кто-то не трезвый домой возвращался с рассветом,
и утро как утро. Я просто теперь не дышу,
а лишь отстригаю от жизни своей сантиметры.

Ты знаешь, с годами становится сердце тоньше, но нашим сердцам такое не суждено.

На твоих руках вены яркие
сплетаются улицами городов шумных,
мне не хватит конвертов с цветными марками,
мне хватит стихов умных,
чтобы рассказать тебе о том,
как я люблю отражаться в твоих глазах. Когда ты пришла, мой внутренний дом
обрел свои стены, землю и небеса.

Да, все нормально, все как обычно, все как везде и у всех,
и наплевать, что давно мои мысли больше похожи на блеф,
сердце стучит? ну, тогда ты здоровый, можно по-прежнему жить,
ну, а душа… замени ее новой, или попробуй зашить.

Он, конечно, не Депп, и даже не Клуни,
не снимается в фильмах, и «Belle» не поет,
и цинично как Лори, он брови не хмурит,
но в душе его что-то очень твое…

На фотографиях где-то годичной давности,
нам не найти себя, посреди зимы
в Небе случились странные неисправности:
Бог нас сломал или сломались мы?

Сегодня мы будем играть в игру: а кого ты сейчас любишь?
Пускай, что правдивых слов опять от тебя не услышу,
и я поднесу тебе чашку с чаем и тихо спрошу: будешь?
И сердце пробьет как куранты двенадцать, но правда чуть-чуть тише.

Мы – пешеходы на чьих-то дорогах, голые и без прав,
мы – киноленты в руках демагогов, пишущих новый снафф,
склеены рты голубой изолентой, стерты права на жизнь,
happy не связано больше с end’ом в этом потоке лжи. Мы – пешеходы в сверкающей красным светом чужой дали,
мы – беллетристика нашей жизни – нет ничего внутри,
грязные пятна, что остаются в наших с тобой шагах,
вновь проявляются крупным планом, там, где снимают снафф. Мы – пешеходы, сошедшие с зебры, чтобы дойти до дна,
мы – карты города, что как Сусанин вас приведут в никуда,
в наших романах любовного плана стерты все фразы с ‘’love’’,
в общем то правильно, не до любви, там, где снимают снафф.

Когда ты поешь, море моей души
Вырывается за пределы стальной решетки,
За сотни заборов, гипсовых стен, шин,
За сотни пустых вещей
Простых слов и неясных жестов, Этот мир продуман до мелочей,
Но почему мы до сих пор не вместе?

Луна в ночи – желток на сковородке,
И тишина, мне слышно как шуршит
Дырявый парус в деревянной лодке
В бездонном море чьей-нибудь души.

А мне бы сейчас резать мечты пилой.
За то, что Вы не со мной
ну а я не с Вами.
Проткните мне сердце острой живой иглой
(в народе еще зовущуюся «словами»).

Близка нирвана там, где слон
Сидит под древом Ботхи,
И где со всех пяти сторон
К нему летят морковки

я не пишу стихи тебе,
потому что знаю,
мне на тебя вдохновения не хватает.

Я же люблю Вас.
Неправильно?
А люблю.
Я бы хотела вырезать сердце скальпелем.
Но разлюбить – шансы равны нулю.
Вот и люблю.
Пристально и внимательно.

вывеси душу на плечики,
вытяни нити сердечных жил;
если бы ты была вечностью,
я бы тобою жил.

И второй уже день
в сердце моем припрятано
горько-сладкое чувство собственного
ничтожества.
У моего душевного аккумулятора
сходит шестая кожица;
и под горлом разливаются стыд
и жжение,
мои флаги разорваны и приспущены.
Любовь для меня — истинное унижение,
как стрелять в лежащего
и безоружного;
как красть у нищего и бездомного,
объедать голодного
и отринутого.
Мои флаги приспущены и разорваны,
а душа — вывернута.

Где-то внизу люди живые как ветер,
Люди пьют чай, смотрят смешное кино,
Мир одиноко сидит на своем табурете,
Люди скучают и пьют дорогое вино.

Мы косо смотрим на церквушки, но говорим, что верим в Бога,
Хотя, от пяток до макушки — продукт избитого башорга,
Мы смотрим фильмы Голливуда, но гордо троллим США,
Мы ждем конец и верим в чудо, и ищем, где у нас душа,

Мне не охота верить в вымышленного Бога, но я стираю губы, в кровь, что б прочесть молитву,
камни, ухабы, дыры – жизни моей дорога, но ко всему привыкают, значит, и я привыкну.

Я бы тебе писал стихами
или поэмами,
или рассказами, чем-нибудь, но, увы,
ты не ответишь,
из разной бумаги склеены
или не склеены вовсе
с тобою
мы.

Где кончается снег – начинается океан,
солнце будет гореть даже внутри воды,
ты был кровью моей –
текущей из рваных ран,
ты был сердцем моим, сотканным из любви.
Я искала твои глаза среди пьяных лиц,
не могла дотянуться до белых твоих рук,
ты был небом моим, полным слепых птиц,
ты был луком моим,
готовым начать войну.

По дороге на Запад, где Солнце не спит вечерами,
Где гоняется ветер с неистовым свистом за ночью,
Мы беспечно хватали холодные звезды руками,
Оставляя внутри оригами одни многоточья…

Только жизнь все идет, и года подбегают к тридцатнику,
а ты веришь как в бога в свое viva la Revolution,
жаль, тебе не заметить, что мир поменял свою тактику,
и что после надежды теперь наступает удушье..

Я не мог говорить молитв
и не знал псалтырь.
Вкус надежды во рту подобен был миндалю. Я лелеял внутри себя бесконечный стыд.
Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Я люблю.

Шептали часы – пятнадцать минут до рассвета,
пора уходить, стирая следы на песке,
прости, милый мой, что я — ни черта не Джульетта,
а ты не Ромео, и мы не уходим на смерть,

Весна ползет по крышам и домам,
по подоконникам, тарелкам с манной кашей,
по коже в окружении мурашек,
по партам,
по мгновениям,
по нам.

Протерты дни, исчерпаны минуты, сюжет изломан – линия тонка, но плещется в бокале коньяка надежда, опьяненная разлукой… И новый день, как лезвием по коже, а я все жду ненужные слова, что б снова закружилась голова, и губы потеряли речь от дрожи…

Я писал бы
тебе о Марсе,
об Атлантиде.
И как ноги обвил противный зеленый ил.
И о том, как тебя,
конечно же, ненавидел,
если бы не любил. Я писал бы
тебе,
как по уши в ложь обутый,
на вокзале стою -
затёк плечевой сустав.
И в ночной тишине слушаю треск салюта,
его
глазами не отыскав. Я писал бы о том,
что не было крыльев, перьев,
Лишь автобус и тень
Владимира Ильича. Я писал бы
тебе, что птицы летят на Север.
Я писал бы
тебе, а ты бы
не отвечал.