Дэниел Уоллес – цитаты и высказывания

— Когда мы заведем детей?
— Ты имеешь в виду ребенка?
— Я хочу много детей.
— Но давай делать по одному за раз, милая. Сначала ребенок, потом дети.

— А как, по-вашему, должен выглядеть частный детектив? — поинтересовался я, будто мне впервой приходилось встречаться с подобным мнением.
Он покачался в кресле, раздумывая.
— Ну, это должен быть здоровенный крутой парень, который не лезет в карман за словом. От которого разит алкоголем и разочарованием, небритый, ожесточившийся и печальный. Вроде…
— Вроде Хамфри Богарта в «Мальтийском соколе»

Она была как поэма. В ней не было ничего лишнего. Она, казалось, состояла только из того, что необходимо для жизни, и ничего больше. Если бы он просто мог смотреть, как она живет — как читает, спит, дышит, — он был бы в этот момент самым счастливым человеком. Он чувствовал, что это все, что ему нужно.

— Почему так происходит, как считаешь?
— Всегда было как-то не по себе с апломбом рассуждать о подобных вещах. Разве можно тут быть в чем-то уверенным? Доказательств никаких. Поэтому сегодня я думаю так, завтра иначе. А еще когда — ни так, ни эдак. Есть ли Бог? Иногда я действительно верю, что он есть, иногда — уже не очень уверен. В моем отнюдь не идеальном состоянии хорошая шутка кажется более подходящей. По крайней мере можно посмеяться.

Живые находят способ успокоиться.

Если увидит, что он вот-вот умрет, она позовет меня. Так мы разговариваем. В стране смерти говорят намеками, там понимают, что человек имеет в виду.

Порой возникает желание исказить память о событиях прошлого, чтобы сделать её не столь мучительной.

Если люди помнят чьи-то истории, такой человек становится бессмертным.

В общем, стоит однажды Иисус на страже и видит, как к воротам приближается какой-то старик.
«Что ты сделал для того, чтобы попасть в Царство Небесное?» — спрашивает его Иисус.
И старик отвечает: «Увы, не слишком много. Я — простой плотник, проживший тихую жизнь. Единственное, что было замечательного в моей жизни, — это мой сын».
«Твой сын?» — с любопытством спрашивает Иисус.
«Да, это был прекрасный сын, — отвечает старик. — Его рожденье было совершенно необыкновенным, а позже он чудесным образом преобразился. А еще он стал известен на весь мир, и до сих пор многие люди любят его».
Христос смотрит на него и, крепко обняв, восклицает: «Отец, отец!»
И старик тоже стискивает его в объятиях и говорит: «Это ты, Пиноккио?»

Так существо мужчин было расколото; им приходилось раздваиваться: одна их половина была дома, другая на работе, тогда как назначение матери – быть всегда цельной.

Он верил, что звёзды – это желания, и в один прекрасный день они сбудутся.

Люди исчезают из нашей памяти постепенно, по частям. Даже после того, как они нас покидают, память ещё какое-то время хранит их образ целиком, а затем от него начинают отделяться и исчезать частица за частицей.

Два человека крепче держатся друг за друга, когда весь их мир рушится.

Иногда для человека нет ничего опаснее, чем внезапно обрести самое желанное.

Она не жаждала, чтобы её любило столько мужчин, – вполне достаточно было бы одного.

Приключения мужчин носят физиологический характер, приключения женщин — эмоциональный. При таких обстоятельствах не лучше ли просто оставить друг друга в покое?

Бывают потери, которые заставляют страдать, а бывают такие, когда чувствуешь облегчение.

Эдвард улыбнулся друзьям, они улыбнулись в ответ, хотя их корабль шёл ко дну.

Если о человеке можно сказать, что сын любил его, тогда думаю, такой человек достоин считаться великим.

Мечты, Уильям, – это то, что движет человеком.

Одновременно она плачет, но это не слезы горя или скорби, те слёзы давно выплаканы.

Необязательно верить мне. Просто верь, что это правда.

Сесть в машину и ехать по стране, по миру, ехать с самой медленной скоростью, которую дозволяют правила движения, хотя правила, особенно в том что касается ограничения скорости, Эдвард Блум не соблюдает: двадцать километров в городе — это для него слишком большая скорость; на шоссе вообще царит безумие. Как можно увидеть мир, мчась на таких скоростях? Куда людям нужно так гнать, что они не могут понять того, что у них рядом, за окном машины?

Просто оставаясь таким, каким он был, – не больше, но и не меньше, – он завоевал сердце моей матери.

Не всякий может прийти и купить целый город только потому, что он ему понравился.

Что такое шутка? — возражаю я. — Минуту-другую смешно, и всё. Потом остаешься ни с чем.

– Дожди у нас – частое дело... но ты привыкнешь.
– Тут всё какое-то... унылое...
– Привыкнешь. Такое уж это место, Эдвард. Ко всему привыкаешь.
– Но я не хочу.
– И к этому тоже. К этому тоже привыкнешь.

Эдвард Блум не был драчуном. Он слишком ценил радости нормальной человеческой беседы, чтобы прибегать к такому примитивному, а частенько и болезненному способу улаживания споров.

Эдвард беспомощно смотрел на нас со своего кресла, внезапно чувствуя, как он устал, мучительно устал от крика, бессонных ночей, запаха. Устал от своей усталой жены. Так что порой он скучал по прежней жизни, по свободе, когда хватало времени просто посидеть, подумать, — но разве этим он отличался от любого другого мужчины? С женщинами все иначе, они созданы, чтобы растить детей, на то им даны заботливость и внимательность. Мужчины должны покидать дом и отправляться работать, так повелось от веку, и так оно идет от времен охотников-собирателей до наших дней. Так существо мужчин было расколото; им приходилось раздваиваться: одна их половина была дома, другая на работе, тогда как назначение матери — быть всегда цельной.

С женщинами всё иначе, они созданы, чтобы растить детей, на то им даны заботливость и внимательность.