Александр Петрович Межиров – цитаты и высказывания

... И обращается он к милой:
— Люби меня за то, что силой
И красотой не обделен.
Не обделен, не обездолен,
В поступках — тверд, а в чувствах — волен,
За то, что молод, но умен. Люби меня за то хотя бы,
За что убогих любят бабы,
Всем сердцем, вопреки уму,-
Люби меня за то хотя бы,
Что некрасивый я и слабый
И не пригодный ни к чему.

Строим, строим города
Сказочного роста.
А бывал ли ты когда
Человеком — просто? Всё долбим, долбим, долбим,
Сваи забиваем.
А бывал ли ты любим
И незабываем?

Они расставались, когда
С позором своим навсегда
Она примириться решала.
Решала, что я виноват,
Не муж, не любовник, не брат,
И этим себя утешала.

Я очень люблю музыку, но не знаю, что это такое.

И все же старость все-таки награда, -
Уже игры любимой мне не надо,
Уже не мажу, об заклад не бьюсь,
Уже ни мора не боюсь, ни глада,
Лишь взгляда беззащитного боюсь,
Уловленного где-то ненароком
На перекрестке людном и жестоком.

Сочинял я стихи старомодно,
Был безвестен и честен, как вдруг
Стало модно все то, что немодно,
И попал я в сомнительный круг. Все мои допотопные вьюги,
Рифмы типа «войны» и «страны»
Оказались в сомнительном круге
Молодых знатоков старины.

По той причине пуст и неприютен дом,
Что по закону двух сторон одной медали
Я слишком подпускал вас близко, а потом
Вы слишком быстро мне, друзья, надоедали.

Одиночество гонит меня
От порога к порогу -
В яркий сумрак огня.
Есть товарищи у меня,
Слава богу!
Есть товарищи у меня! Одиночество гонит меня
На вокзалы, пропахшие воблой,
Улыбнется буфетчицей доброй,
Засмеется, разбитым стаканом звеня.
Одиночество гонит меня
В комбинированные вагоны,
Разговор затевает
Бессонный,
С головой накрывает,
Как заспанная простыня.

Перед модой простертый лежи
И восстать не пытайся из праха.
Нынче мода пошла на Кижи
На иконы, а также на Баха.

Что-то разъяло на стаи лесные
Мир человеческого бытия.
Стая твоя, как и все остальные,
Эта случайная стая твоя.

Мода шествует важно по свету,
Означая, что вовсе исчез
Бескорыстный, живой интерес
К естеству, к первородству, к предмету.

На протяженье многих лет и зим
Менялся интерес к стихам моим.
То возникал, то вовсе истощался, -
Читатель уходил и возвращался.

Не обладаю правом впасть в обиду.
Мой долг... Но я, ей-богу, не в долгу.
По лестнице сбегу. На площадь выйду.
Проталины увижу на снегу. Тебя не вправе упрекнуть в измене,
По всем счетам я заплатил сполна, -
И праздную своё освобожденье, -
А на снегу — проталины. Весна.

Предо мной — закрытый поворот.
Знаю, не возьмешь его на бога.
Поворот закрытый — это тот,
За которым не видна дорога.

Наша разница в возрасте невелика,
Полдесятка не будет годов.
Но во мне ты недаром узрел старика -
Я с тобой согласиться готов. И жестокость наивной твоей правоты
Я тебе не поставлю в вину,
Потому что действительно старше, чем ты,
На Отечественную войну.

Зачем, зачем нам обживать
Смешную эту комнатушку -
Такую узкую кровать,
Такую жесткую подушку,
Глаза на правду закрывать,
Безумье называть судьбою?..
Зачем, зачем нам обживать,
Когда не жить, не жить с тобою?..

Мне подражать легко, мой стих расхожий,
Прямолинейный и почти прямой,
И не богат нюансами, и все же,
И вопреки всему он только мой.

Мы с ней почти полвека жили-были.
Я был — ничем. Зато она была
Усердной собирательницей пыли
На мелких безделушках без числа, -
А было их действительно немало, -
Но даже это в ней меня пленяло.

Я позицию выбрал такую,
На которой держаться нельзя,—
И с нее кое-как атакую
Вас, мои дорогие друзья. Кое-как атакую преграды
Между нами встающей вражды.
Чужды мне ваши крайние взгляды,
Радикальные мысли чужды. Но я отдал бы все, что угодно,
Все, что взял у небес и земли,
Чтобы вы совершенно свободно
Выражать эти взгляды могли.

Мы люди сентября.
Мы опоздали
На взморье Рижское к сезону, в срок.
На нас с деревьев листья опадали,
Наш санаторий под дождями мок. Мы одиноко по аллеям бродим,
Ведем беседы с ветром и дождем,
Между собой знакомства не заводим,
Сурово одиночество блюдем.

Всего опасней — полузнанья.
Они с историей на «ты» -
И грубо требуют признанья
Своей всецелой правоты.

Мы просыпались в сумраке мглистом,
Друзья не друзья, враги не враги, -
И стала наша любовь со свистом
Делать на месте большие круги.

И казалось, грустить не причина,
Но лишь только заслышу напев,
Как горит, догорает лучина, -
Сердце падает, оторопев. Эту грусть не убью, не утишу,
Не расстанусь, останусь в плену.
Лишь услышу, лишь только заслышу -
Подпевать еле слышно начну. И, уже не подвластный гордыне,
Отрешенный от суетных дел,
Слышу так, как не слышал доныне,
И люблю, как любить не умел.

Человек живет на белом свете.
Где — не знаю. Суть совсем не в том.
Я — лежу в пристрелянном кювете,
Он — с мороза входит в теплый дом.

Есть в военном приказе такие слова,
На которые только в тяжелом бою,
(Да и то не всегда)
Получает права командир, подымающий роту свою. Я давно понимаю военный устав,
И под выкладкой полной, не горблюсь давно.
Но, страницы устава до дыр залистав,
Этих слов, до сих пор,
Не нашел, всё равно.

Может родина сына обидеть,
Или даже камнями побить,
Можно родину возненавидеть.
Невозможно её разлюбить.

У человека
В середине века
Болит висок и дергается веко.
Но он промежду тем прожекты строит,
Всё замечает, обличает, кроет,
Рвёт на ходу подмётки, землю роет.
И только иногда в ночную тьму,
Все двери заперев, по-волчьи воет. Но этот вой не слышен никому.

От весны,
от бессонных, бездомных ночей
Зацветают пути трын-травой.
И живу на земле я
не твой и ничей,
А ничей, потому что не твой.

Я люблю — и ты права,
Ты права, что веришь свято,
Так, как верили когда-то
В эти вечные слова. Я люблю...
Так почему,
Почему же, почему же
Мне с тобой гораздо хуже
И трудней, чем одному? Прохожу все чаще мимо,
И любовь уже не в счет,
И к себе
Неотвратимо
Одиночество влечет.

Как я молод — и страх мне неведом,
Как я зол — и сам черт мне не брат,
Пораженьям своим и победам
В одинаковой степени рад. В драке бью без промашки под ребра,
Хохочу окровавленным ртом,
Все недобро во мне, все недобро. ... Я опомнюсь, опомнюсь потом.

Что-то дует в щели,
Холодно в дому.
Подошли метели
К сердцу моему.
Подошли метели,
Сердце замели.
Что-то дует в щели
Холодом земли.
Призрак жизни давней
На закате дня
Сквозь сердечко в ставне
Смотрит на меня.

Все приходит слишком поздно, -
И поэтому оно
Так безвкусно, пресно, постно, -
Временем охлаждено. Слишком поздно — даже слава,
Даже деньги на счету, -
Ибо сердце бьется слабо,
Чуя бренность и тщету.

Все меняется не очень, -
Следует за летом осень,
И за осенью зима
И вослед за светом — тьма.

Всё выдумал -
И друга и жену.
Придумал всё -
Любовь и даже бога.
Но ты — превыше вымысла любого.
Не смог придумать лишь тебя одну. Зато сумел все вымыслы прочесть
В глазах оттенка серо-голубого, -
И это выше вымысла любого, -
Люблю тебя такой, какая есть!

Страхами надуманными сплошь
Понапрасну сам себя не мучай.
Что, солдат, очухался? Живёшь?
Как живёшь?
Да так. На всякий случай.

Наступаю, отхожу и рушу
Всё, что было сделано не так.
Переформировываю душу
Для грядущих маршей и атак. Вижу вновь, как, в час прощаясь ранний,
Ничего на память не берём.
Умираю от воспоминаний
Над перекидным календарём.

Беда. Но дело даже не в беде,
А в том, что — как, а в том, что — кто и где,
Таясь в тени, красуясь на виду,
Откликнулся — ответил на беду. Любимый друг! Ухмылочку кривую
Забуду — и на том восторжествую.
Любимый враг! Спасибо за подмогу.
Ты оказался другом. Слава богу!

Подкова счастья! Что же ты, подкова!
Я разогнул тебя из удальства
И вот теперь согнуть не в силах снова -
Вернуть на счастье жалкие права.

Отца я помню на Лебяжьем переулке.
Он был человек больших знаний. И большой скромности.

Издревле всяк при деле: этот строит,
Тот разрушает — каждому свое.
А это дело ни гроша не стоит:
Водить пером, записывать — и все.