Цитаты на тему «холокост»

С посветлевшим лицом показав на дома, между которыми мы как раз громыхали, он поинтересовался: что я чувствую сейчас, вернувшись домой и увидев город, из которого пришлось уехать? «Ненависть», – ответил я. Он умолк, но вскоре высказал замечание, что, к сожалению, может понять мои чувства. Вообще-то, по его мнению, «в данной ситуации» и у ненависти есть своё место, своя роль, «даже своя польза»; и добавил: он прекрасно знает, кого именно я ненавижу. «Всех», – сказал я.

Первый комендант лагеря смерти в Собиборе, а позже в Треблинке, Франц Штангль, на вопрос американской журналистки Гиты Серень: «Как вы в то время думали, что было причиной уничтожения евреев?» — ответил: «Хотели забрать их деньги. Понимаете ли вы, какие фантастические суммы входили в игру?»

... бывший узник Бухенвальда Давид Руссе описал то, что, как мы теперь знаем, происходило во всех концлагерях: «Триумф СС требовал, чтобы истерзанная жертва дозволяла отвести себя к виселице, не выказывая никакого протеста, чтобы жертва отреклась от себя, забыла о себе, чтобы она утратила свою личность. И делалось это не просто так, не из чистого садизма, эсэсовцам было нужно, чтобы жертва признала свое поражение. Эсэсовцы понимали, что система, которая способна уничтожить жертву ещё до того, как она взойдёт на эшафот... является лучшей из всех возможных систем, призванной держать в рабстве целый народ. В рабстве. В подчинении. И нет страшнее зрелища, чем эта процессия человеческих существ, покорно, словно марионетки, бредущих к смерти» (LesJours de notre mart, 1947).

Яркий тому пример  — город Кельце. До начала войны примерно треть населения города составляли евреи, их там проживало 20 тысяч. После окончания Второй мировой войны в Кельце осталось 200 евреев, причем все они — бывшие узники концентрационных лагерей. И вот против этих людей совершается погром. Современные поляки, пытаясь оправдаться, говорят: пропал 8-летний ребенок, кто-то запустил гнусный слух, что евреи его похитили и хотели убить, и после этого начался погром. Однако они тактично не рассказывают о том, что в ходе расследования этого преступления выяснилось: ребенка отослал в деревню собственный отец, чтобы появился повод для расправы над евреями. Больше того, мальчик признался, что его научили, что именно нужно будет потом говорить. 4 июля 1946 года начинается погром. Толпа поляков (около 2000 человек, к которым присоединились силы народной милиции), выкрикивая (внимание!): «Смерть евреям!», «Смерть убийцам наших детей!» и главное: «Завершим работу Гитлера!», взламывала двери и убивала поленьями, камнями и прутьями прятавшихся евреев. 47 человек было убито, среди них дети и беременные женщины. Ранено более 50 человек. К чести польского народа нашлись люди, которые пытались помешать озверевшей толпе. Двое поляков, защищавших евреев, были убиты теми же самыми железными прутьями.

— Для Вас Холокост — просто тема, по которой нам может достаться вопрос.
— Нет! Нет! Но это история. Нужно дистанцироваться. Наш взгляд на прошлое меняется. Оглянувшись назад, вблизи мы ничего не увидим. А поскольку мы ничего не видим, нет ничего более дальнего, чем недавнее прошлое. И одна из задач историка — предвидеть, каким будет наш взгляд на этот период, даже на Холокост.

Хотя прошло уж много лет с тех пор, как пепел извергали трубы
Моих сестёр и братьев, гибнущих в аду нацистских лагерей.
Но не забыты будут никогда деяния преступные эсэсовских зверей,
И будут прокляты бессрочно во веки веков немецкие фашисты-душегубы!

По свидетельству коменданта Треблинки Франца Штангла, «это был дантов ад. Запах стоял невыносимый. Повсюду сотни, нет, тысячи разлагающихся, гниющих трупов. Вокруг лагеря были палатки и горели костры, и группы украинских охранников и девиц-проституток, как я выяснил позднее, собравшихся здесь со всей округи, слонялись пьяными, пели и танцевали под музыку».

Зло в Третьем рейхе утратило тот признак, по которому большинство людей его распознают — оно перестало быть искушением. Многие немцы и многие нацисты, возможно, испытывали искушение не убивать, не грабить, не дозволять своим соседям идти на верную гибель (а то, что конечной точкой транспортов с евреями была смерть, знали все, хотя далеко не все знали чудовищные подробности) и тем самым не становиться соучастниками преступления, которые извлекли из него выгоду. Но — Господь знает, они научились противиться искушению.

Когда всё было готово и конвейер заработал быстро и без сбоев, Эйхман «пригласил» проинспектировать его еврейских функционеров из Берлина. Они были поражены: «Это напоминало хлебозавод вроде тех, где мельница соединена с пекарней. В здание входит еврей, у которого есть хоть какая-то собственность — фабрика, магазин или счёт в банке, он движется по зданию от конторки к конторке, от кабинета к кабинету и выходит из здания без денег, без прав, но зато с паспортом, при вручении которого ему говорят: «Вы обязаны покинуть страну в течение двух недель. В противном случае вы будете отправлены в концлагерь».

Антося Выжиковская (глубоко верующая крестьянка из-под Едвабне, которая три года укрывала на своем дворе семерых евреев) разъясняла журналистке Анне Биконт, что священнику в Польше она бы в этом никогда не призналась и что её дочь правильно поступила, выбросив в мусор медаль «Праведника Мира», которой Антосю наградили в Израиле — ведь её и так некому было показать. Добрые люди, прятавшие евреев, которые даже после войны всё время боятся, как бы об этом кто-нибудь случайно не узнал.

Да и кем еще мог чувствовать себя фон Захер, если не представителем народа, который больше всего любит бередить собственные раны, копаться в своих могилах, постоянно подсчитывая жертвы разнообразных режимов, и получать удовольствие от того, что количество этих жертв со временем не только не уменьшается, а непременно растет, и что их Холокосту далеко до нашего Голодомора.
Редко какому народу повезло с врагами так, как нам. Наши враги всем известны. Наши враги сильны. Мы гордимся ими. Мы их воспеваем. Даже в нашем гимне не обошлось без упоминания о врагах. Которые, между прочим, против всех законов природы должны сгинуть сами, как роса на Солнце. Мы можем пальцем о палец не ударять, наблюдая за их гибелью.

Но в то же время материальную выгоду от Холокоста черпали все, независимо от национальности, возраста и пола. «В 1942 г. [в Гамбург] прибыло 45 судов с грузом нетто 27227 тонн вещей, отнятых у голландских евреев. Около 100000 жителей приобрело краденые вещи, продававшиеся на аукционах в порту». Между 1941 и 1945 гг. в Гамбурге почти ежедневно проходили аукционы еврейской собственности — при том что среди немецких городов Гамбург не был каким-либо особо привилегированным в этом отношении. Французский священник отец Патрик Дебуа во время работы по документированию массовых захоронений на Украине услышал от одного из местных жителей: «Однажды мы проснулись в нашем местечке, и на всех была еврейская одежда».

Когда не было газовых камер, мы расстреливали по средам и пятницам. Дети пытались прятаться в эти дни. Теперь печи крематория работают днем и ночью, и дети больше не прячутся.

Шафер предстал перед уголовным судом Германии после войны. За умерщвление газом 6280 женщин и детей он был приговорен к шести с половиной годам тюрьмы.