Жан Кокто – цитаты и высказывания

Ни перед кем так не робеешь, как перед детьми и девушками. Слишком многое отделяет нас от тех и других. Непонятно, как прервать молчание и приспособиться к их уровню.

Солнце — опытный любовник, знающий свое дело. Сначала он всего тебя оглаживает своими крепкими ладонями. Обнимает. Охватывает, опрокидывает, и вдруг очнешься, как я, бывало, ошеломленный, с животом, орошенным каплями, похожими на ягоды омелы.

Поскольку смертной казни в школах не существует, Даржелоса исключили...

Такт в дерзости – это умение почувствовать, до какого предела можно зайти слишком далеко.

Прохожий, я по жизни сей
Шел от опасности к опасности,
И путь мой стал всего ясней,
Когда совсем не стало ясности.

Как черные очки, так и меланхолия гасят краски окружающего мира, но сквозь них можно смотреть, не отводя глаз, на солнце и смерть.

Виртуозы не служат музыке; они заставляют ее служить себе.

Я при любой погоде
Так безгранично глуп,
Как камень или дуб.
Что ж, глупость — дань природе.
<...>
У сна своя есть тайна -
Клад, скрытый с давних пор.
Украсть его поможет ковер необычайный -
Летающий ковер. Никто твоей любви не даст так много корма,
Как птицелов-поэт,
Который лишь фантом, твою принявший форму.
Твои черты и цвет.

Воля способна изменить даже линии на наших ладонях.

Режиссёры бывают трех видов: умные, изобретательные и большинство.

Бывают такие дома, такие жизни, от которых люди благоразумные пришли бы в изумление. Они бы не поняли, как беспорядок, который, казалось бы, не должен продержаться и двух недель, может держаться годами. А они, эти дома, эти сомнительные жизни, держатся, и все тут, многочисленные, незаконные, держатся вопреки всем ожиданиям. Но в одном благоразумие право: если сила обстоятельств действительно сила, то она толкает их в пропасть.

Что не поддается сравнению, то обескураживает. Сравнение лежит в основе самого механизма удовольствия. Порой работа удовлетворяет нас потому, что напоминает нечто, запавшее прежде в душу. Но наша собственная новизна, которой не на что опереться в памяти, выбивает у нас из-под ног почву, ставит отдельно от целого мира.

Я люблю кошек, потому что люблю свой дом — и мало-помалу они становятся его видимой душой.

Я умер, ты живешь, и, тьму пронзая взглядом,
Я думаю, что нет страшнее ничего,
Чем вдруг однажды не услышать рядом
Биенья сердца и дыханья твоего.

Раньше женщины кормили грудью младенцев, теперь — кинопродюсеров.

Фальшивые таланты боятся смешного. Смех настежь распахивает человека. И тогда видишь или сокровище, или пустоту.

Сон обладает собственным космосом, собственной географией, геометрией, хронологией.

Развивай то, что в тебе критикуют. Это и есть ты.

Завтра подкрадется старость -
Не скрывать же седину!
Позади меня осталось
То, что больше не верну. Что дается – то дается:
Не свернуть на прежний путь.
Мироздание смеется -
Как легко нас обмануть!

Порою ночью в лесу
Заплутавший видит огонь
И в надежде спешит на свет,
Не зная, что это дом,
Где живет людоед.

Глагол «любить» трудно спрягать: прошедшее время — сложное, настоящее время — индикатив, а будущее время — всегда условное.

Сделай половину работы, остальная сделается сама.

Даже величайший шедевр литературы — всего лишь приведенный в беспорядок словарь.

Критики всегда сравнивают. Несравнимое от них ускользает.

Каким бы классом мы ни ехали, всех нас вместе жизнь на той же огромной скорости, в одном и том же поезде мчит к смерти. Мудрее всего было бы спать всю дорогу до этой конечной станции. Но увы, езда завораживает нас, и мы проникаемся столь неумеренным интересом к тому, что должно бы всего лишь помочь нам скоротать время, что в последний день нам трудно уложить свой чемодан.

Он неумело убивал время, которое мастерски убивало его.

В момент пробуждения в нас мыслит животное, растение. Мысль первобытная, ничем не прикрашенная. Мы видим страшный мир, ибо видим то, что есть. Чуть погодя разум засоряет нам взгляд своими ухищрениями. Он преподносит маленькие безделки, игрушки, которые человек изобретает, чтобы скрыть пустоту. И нам кажется, что вот теперь-то мы видим верно. Неприятные ощущения мы относим на счёт эманации мозга, перестраивающегося со сна на явь.

Чтобы жить на земле, надо следовать ее изменчивой моде, а сердце здесь нынче не носят.

Карта нашей жизни сложена таким образом, что мы видим не одну пересекающую ее большую дорогу, но каждый раз новую дорожку с каждым новым разворотом карты. Нам представляется, что мы выбираем, а выбора у нас нет.

Для критиков шедевр — произведение, которое можно с чем-то сравнить, которое имеет вид шедевра. Однако подлинный шедевр не таков. Он обязательно кривоног, невзрачен, в нем все неправильно, но в свое время именно его восторжествовавшие ошибки и канонизированные изъяны и сделают его шедевром.

Сколько приготовлений, набросков, поправок, предваряющих любовь! Ему <...> открылось, сколько раз судьба проверяет свое оружие, как неспешно она прицеливается, пока не найдет сердце.

Бояться смерти — всё равно что бояться того, что мы ограничены в пространстве.

Жестокое сердце... Черствое. На сердце тоже бывает мода. Сейчас оно больше не в моде. Твое поколение его «не носит».

Мы все — больные и умеем читать только те книги, которые рассказывают нам о наших болезнях.

Стиль – это простой способ говорить о сложных вещах.

Дипломатия – это умение так послать человека к черту, что он станет собираться в путешествие.

В большом городе можно больше увидеть, зато в маленьком — больше услышать.

— Представьте, что ваш дом горит и вы сможете вынести оттуда только одну вещь.
— Я возьму с собой огонь.

Что думает мрамор, из которого скульптор высекает шедевр? Он думает: «Меня бьют, меня губят, разбивают, надо мною вершится надругательство, я погибаю». Но мрамор глуп. Жизнь ваяет меня, она творит из меня шедевр. И я должен вынести все удары, даже если не понимаю их. Должен держаться. Должен спокойно принимать всё, помогать ей, сотрудничать с нею, чтобы она смогла завершить своё дело.

Во фразе «Картины Пикассо — это мазня» — о Пикассо не сказано ничего, зато о говорящем — всё.