В доме (Dans la maison) – цитаты и высказывания

Пиши хоть детектив, хоть шекспировскую драму, но главная задача одна — заставить читателя задаваться вопросом: «Что же будет дальше?»

В политике и в спорте, и вообще в жизни, важно лишь одно — уважение.

— У меня три недели до выставки, и если она не окупится, меня вышвырнут на улицу!
— Если для спасения этой выставки нужно голышом стоять в витрине, я готов!

— А что ты думаешь о школьной форме?
— Ужасно. Они теперь стали и правда как стадо.

— Но если бы кто-то это прочел, он бы сказал, здесь не хватает... не хватает конфликта. Персонаж стремится к чему-то, но встречает на своем пути к цели некие препятствия, соперников и противников. Одиссей хочет вернуться домой, но встречает циклопа Полифема, сирен и волшебницу Цирцею. А иногда конфликт происходит не с внешним врагом, а внутри героя. И речь не о переделке веранды, ремонте или аферах с китайцами: я говорю о глубокой внутренней борьбе. Ахилл! Либо идти на войну, либо остаться дома с женой и друзьями. Читатель хочет знать: как герой решит проблему и достигнет цели? Это главный вопрос, который автор должен сформировать в восприятии читателя. Что будет дальше? Пиши ты хоть детектив, хоть шекспировскую драму, но главная задача одна — заставить читателя задаться вопросом: что же будет дальше? «Нет развития», — жалуется читатель, — «скучно». Читатель похож на султана из Шахерезады: «если мне станет скучно, тебе отрубят голову! А расскажешь интересную историю, сможешь выжить». Султан — прекрасный пример. Людям нужны истории! Жизнь без историй ничего не стоит.

— Это еще что?
— Тихо. Слушай. Это вербальная живопись. Художник предлагает зрителю внимательно смотреть на пустую рамку или голую стену. Он описывает картину, а зритель, или, в данном случае, слушатель становится соавтором: он представляет себе картину и проецирует свое видение на пустую рамку. Картина существует в реальности, но художник, описав её, тут же уничтожает. Таким образом живописец высмеивает культурную индустрию, производящую исключительно осязаемые, материальные объекты. Он же предлагает нам нечто поэтичное, эфемерное, нематериальное.
— Думаю, это вряд ли купят.

В «Китайской стене» подавали филе. Из нас так никто и не понял — мясо это или рыба. Оказалось — утиные лапки.

— Медленно развивай действие, а потом раз — и ошеломи читателя. А последний абзац вообще не нужен.
— Не понимаю. Если вы знаете, как писать, почему сами не пишете?

Меня привлек странный аромат. Это был запах женщины среднего класса.

— Это всё плохо кончится. Помяни моё слово.
— Нет.
— Вот увидишь! А если однажды они вернутся раньше и застанут мать и друга сына вдвоем на диване?!
— На каком диване? Где там диван? Про диван он не писал. Это ты вообразила их на диване.
— Неважно. Рафа его просто убьет.
— Отец или сын?
— Оба!

— Нет, Клод. Стой.
— Но я тебя люблю.
— Нет. Ты любишь не меня, а образ, образ в твоей голове.

— Не пойму, чего ты добиваешься?
— У этого мальчика талант писателя, и, пусть это прозвучит помпезно, но я должен обучить его литературному мастерству, а заодно и преподать ему нравственные уроки.
— Нравственные уроки? Литература еще никого и ничему не научила.
— Да неужели?
— Знаешь, что нашли в кармане убийцы Джона Леннона? «Над пропастью во ржи»! Чему научила литература этого гада? Ничему!

Правда ли, что всем детям снятся кошмары, если ночью гроза?

Жизнь без историй ничего не стоит.

— Ты облажался. По полной программе. Тебе известны правила: педагог должен поместить учащегося в самое сердце...
— ... познания. Я помню. Не воспитанник, а ученик. Не наказывайте воспитанника — извините, ученика — а нежно ведите его похвалой. Вместо красной ручки зеленая. Ведь красный цвет — цвет тревоги. Знаю я всю эту новомодную чушь наизусть.

— Вот, послушай: «В субботу я ел пиццу и смотрел телевизор. А в воскресенье я ничего не делал». Точка. За тридцать минут — пара предложений. Два дня из жизни подростка: суббота — пицца и телек, воскресенье — ничего! Я же не просил их написать поэму. Я просил написать о своих выходных. Хотел посмотреть, могут ли они написать больше двух строк... Не могут! А вот еще: «Я не люблю воскресенье. Я люблю субботу. Но в субботу отец не пустил меня гулять и отобрал мобильник». Ты же знаешь, Жанна, я пошел преподавать, чтобы прививать детям вкус к литературе. И что же? Мобильники и пицца! Потребительство и невежество. Вот наше будущее. Эти дети — наше будущее! Философы-реакционеры предсказывают вторжение варваров... А варвары уже здесь, в наших школах!

Детей у меня нет, но есть воображение.

Обучение — командная игра, обмен информацией, разделение обязанностей и полномочий.

В этих каталогах слова оскверняют, насилуют. Лишь бы продать. Ты только посмотри – это же уродство. Искусство для извращенцев. Они называют это искусством, а я — дерьмом.

Ей никто никогда не дарил стихов. Она как чистая доска. В этом доме нет поэзии. Кинь ей пару строк и одну метафору, и это будет взрыв атомной бомбы.

— Они при нём занимались любовью?
— Нет. Он это представил. В его возрасте такие фантазии в порядке вещей. Это ещё вполне невинно.

— Не понимаю, если вы знаете как писать, почему сами не пишете?
— По правде говоря, я пробовал много лет назад. Ничего выдающегося.

— Может, пойдем в кино?
— Давай, только допроверю сочинения. Два, три, три, три...
— Что, все такие идиоты?
— Хуже класса у меня еще не было. Ужас.
— Ты каждый год говоришь одно и то же.

Кто-то обожает смотреть на мир в замочную скважину.