Уинстон Грэхем – цитаты и высказывания

— <...> Но самое главное – это вселило страх.
— Страх, Росс? Чего ты боишься?
— Потерять тебя.
— Это маловероятно.
— Я не имею ввиду другого мужчину, хотя и в этом нет ничего хорошего. Я говорю о физической потере, я боюсь потерять тебя как личность, как компаньона, с которым я провел рядом всю жизнь. Ты понимаешь, что придет время, обязательно придет время, когда я уже не услышу твой голос или ты мой? Вероятно, это звучит сентиментально, но для меня эта мысль невыносима, чудовищна...

Лучше рискнуть, чем киснуть всю жизнь в тоскливом комфорте и безопасности.

Иногда человек идет на компромиссы, чтобы получить хотя бы часть желаемого.

Ты была права, назвав меня чужаком. Но я чужак, которому знаком каждый дюйм твоей кожи.

В картинной галерее три из пяти человек выбрали бы другую картину, нежели я. Дело не просто в том, как они выглядят, но и в том, что за ними стоит. Когда знаешь кого-то так близко, но по-прежнему его желаешь, это сильнейшая привязанность, искра между двумя людьми, которая может разжечь пламя. Но кто знает, согреет ли оно их или спалит? — он замолчал и нахмурился, взглянув на жену.— Я не знал, как меня встретят дома, не знал будем ли мы снова вместе смеяться. Я хочу тебя, хочу, но во мне до сих пор остались ревность и злость, и они сильны. Больше я ничего не скажу. Не могу обещать, что завтра отношения между нами будут такими или этакими. Как и ты не можешь, в этом я уверен. Ты была права, назвав меня чужаком. Но я чужак, которому знаком каждый дюйм твоей кожи. Давай начнем отсюда, в некотором смысле — начнем с начала.

Возможно, противоречия заложены в моем характере, потому что я вечно вижу другую сторону в любой ситуации. Мне не нравилась война в Америке, но я поехал сражаться с американцами.

... Вспомните тех, кто покоится на церковном кладбище — нам повезло больше. Они бы всё отдали, лишь бы обрести наши разбитые сердца!

Деньги – не всегда самый сильный побудительный мотив.

— Ты от меня не отделаешься, любовь моя.
— Я и не хочу, любимый.

В молодости едва контролируемые порывы еще не ведают ограничений разума. Чувства принесли этому миру проблем не меньше, чем счастья.

— Люди с большими домами не всегда самые гостеприимные, да, Росс?
— Как и хорошо воспитанные не всегда обладают самыми чистыми помыслами.

— Этими моральными призывами меня в угол не загнать.
— Но моральные призывы – самая эффективная сила в мире, капитан. В Америке нас разгромили больше они, чем сила оружия.

Мир заключают двое, как и развязывают войну.

Обиды, негодование и застарелая злоба – это гниль, которая лишь пачкает руки, в которых оказывается.

Разве не лучше погибнуть в бегах, чем в этом смердящем аду?

Демельза расплакалась.
— Вот дьявол! — выругалась она. — Это просто портвейн выходит.
— Ни разу не слышал о женщине, которая выпила бы столько портвейна, чтобы он полился у неё из глаз.

Муж взял подвязки из её рук, и она неуверенно присела. Сегодня вечером на ней были старые чулки, но черный цвет подчеркивал сияющую кожу цвета слоновой кости над ними. Росс надел на неё подвязки с предельной заботой. Уже много месяцев, даже лет, между ними уже не происходило ничего похожего на это нерастраченное взаимное желание и нежность, которую ничто не заменит. В сгущающейся темноте её глаза сияли. На мгновение оба почти замерли, не шевелясь, Росс встал на колени, а Демельза откинулась на кресло. Пальцы мужа холодили ей ноги. Она подумала: «Запомни это и вспоминай в моменты ревности и его пренебрежения».
— Ты от меня не отделаешься, любовь моя, — произнес он.
— Я и не хочу, любимый.

— Росс, ты же знаешь, что я не нуждаюсь и не ожидаю таких подарков...
— Я знаю. Но если ты полагаешь или подозреваешь, что подарками я надеялся снова купить твоё расположение, то ты права. Признаю. Так и есть, дорогая моя, любимая, обожаемая Демельза. Прекрасная, верная, чудесная Демельза.

Слова никогда не означают именно то, что мы хотим сказать.

Внутри многих людей таятся странные глубины.

Изъян в красоте любимого человека – словно мелизмы, что доводят музыку до совершенства.

В ней нет ничего смертоносного, кроме жажды жизни. А любая жажда – вещь сама по себе опасная.

Иногда мне кажется, что мы можем повлиять на события не больше, чем муравьи.

Иногда влюбленные не заглядывают дальше, чем в завтрашний день.

Жизнь состоит из контрастов: свет становится ярче на фоне тени.

— А каковы твои религиозные взгляды, Росс? У тебя они вообще есть?
— О, почти никаких, любовь моя. От отца я унаследовал скептическое отношение к религии, он считал её глупыми сказками. Но я не захожу так далеко. Я вижу мало пользы в религии в том виде, как её практикуют, как и в астрологии или вере в колдовство и предзнаменования, в удачу или неудачу. Думаю, всё это происходит от какого-то недостатка в человеческом разуме, может, из-за нежелания остаться в полном одиночестве. Но время от времени мне начинает казаться, что существует нечто помимо материального мира, мы это чувствуем, но не можем объяснить. Под религиозными взглядами скрывается грубая реальность нашей жизни, потому что мы знаем, что должны жить и умереть, как любые животные. Но иногда мне кажется, что под этой грубой реальностью кроется нечто другое, более глубокое, и это куда ближе к настоящей реальности, чем знакомая нам реальность.
— Хм. Не уверена, что я тебя поняла, но надеюсь на это.
— Когда ты как следует в этом разберешься, умоляю, объясни и мне.

Росс прижался щекой к волосатой щеке старухи. Ему показалось, будто он касается чего-то давно ушедшего – времени, которое умерло для всех, кроме неё. В целом добросердечный человек, но редко проявляющий сентиментальность, он ощутил прилив чувств, целуя эту вонючую старуху, ведь она была единственным человеком, оставшимся со времен его утраченного детства. Родители давно умерли, как и дядя с тетей, Фрэнсис погиб, Верити он так редко видит. Это единственный человек, который помнит вместе с ним то время, когда все было незыблемо, время беспечной юности, благополучия, твердых традиций и правил семейного наследования – единственная связь с этим домом и тем, что когда-то составляло для него весь мир.

— В каждом правильном браке, в каждом удачном браке, женщина должна быть единой в трех лицах, так? Она должна быть женой и заботиться о муже, как это полагается. Еще она должна носить его детей, раздувшись, как летняя тыква, а потом беспрерывно их кормить и подтирать, и они будут таскаться за ней по пятам... Но есть еще третья роль – она должна быть любовницей, которая ему по-прежнему интересна, которую он желает, а не просто человеком, который всегда под рукой, как удобно. Немного загадочной, как та дама, что вчера охотилась, кто-то, чьи колени или... или плечи он не сразу узнает, когда увидит рядом в постели. И это... это невозможно.
Росс засмеялся.
— Уж конечно, это относится и к противоположной стороне. К тому, что ожидает жена от мужа.

— Ты так хорошо меня знаешь?
Джереми нервно сглотнул.
— Так хорошо, что думаю, я люблю тебя.
У нефа они остановились. Она посмотрела на витраж.
— Опасно думать о таких вещах, Джереми, — произнесла она после недолгой паузы.
— Отчего же?
— Потому что у меня может появиться искушение тебе поверить.

— А ты послала туда Клоуэнс не потому, что...
— Я не посылала Клоуэнс. Он сама поехала.
— На нее не похоже.
— Да, не похоже. Но люди часто ведут себя непривычным образом. Что вообще значит сохранять верность себе? Никогда не могла понять. Иногда во мне как будто живут три разных человека, и все со своими желаниями. Который из них я? Каков ты внутри, Джереми? Такой же? Я не знаю. Иногда ты тревожишь отца. Есть что-то такое, чем ты хотел бы заниматься в жизни?
— Возможно.

— Похоже, капитан Полдарк, теперь ты исправился.
— И почему же ты так считаешь, капитан Полдарк?
— Повышение в чине. Серьёзный вид. Четыре года тяжёлой войны.
Джеффри Чарльз вытянул ноги.
— Что касается первого, то это несложно. Здесь, в Испании, не нужно ждать до седых волос, чтобы получить повышение — достаточно освободиться вакансии. Что касается второго — серьёзного вида, как ты его называешь, то это в основном из-за того, что я обдумываю письмо тёте Демельзе, если её муж схлопочет пулю под моим командованием. А что касается третьего, то, как ты и сам знаешь, дядя, четыре года в армии никак не способствуют исправлению. наоборот, склоняют к неподобающему поведению — женщинам, выпивке, картам.
— Да уж. Не буду распространяться об этом твоим родственникам.

Будьте осторожны с законом, капитан. Он капризен и изворотлив, и его можно игнорировать полдюжины раз. Но стоит лишь вступить с ним в борьбу, как сразу выясняется, что от него так же трудно освободиться, как от черного кальмара. Имейте ввиду, я разделяю вашу точку зрения. После армейской жизни правосудие и приходские констебли раздражают; я и сам это чувствовал, клянусь...

Демельза высказала предположение, что иногда, наверное, денег бывает слишком много, вот и приходится собирать столько всякой всячины. Что может быть приятней, чем страсть к собирательству, будь то веера, слоновая кость или стекло, а потом можно позволить себе собрать целую коллекцию, один драгоценный предмет за другим, расставить её на полках и каждый раз получать удовольствие, разглядывая её. Но сэр Хорас, дожив до преклонных лет, собрал множество крупных коллекций. Как же он мог находить в них прежнее удовольствие? Шесть чудесных вещиц всегда останутся шестью чудесными вещицами. Собери шесть тысяч – и перестанешь их ценить.
— Это как жены, — заметил Росс. — Много не нужно.

— Этот кризис, Росс, выходит за пределы небольшого круга людей, участвующих в нём. Здоровье короля может улучшиться, впереди еще целая неделя! если же она пройдёт, всё кончится и мы потерпим поражение — ты сможешь вернуться в свои корнуольские владения, и я целый год не стану претендовать на твою дружескую помощь! Согласен?
— Я скучаю не по корнуольским владениям, а по корнуольской жене, — улыбнулся Росс.
— Что ж, ты сможешь вернуться к ней в середине февраля — всего через три недели.

Его гнев медленно угасал, не исчез, но опустился на должный уровень. Демельза не выносила его грубости. Что он сказал? Или как он это сказал? Полдарки становились весьма неприятными, когда им перечили.

Любимой моей розу белую сорвать
А к ней в придачу бутон алый,
Любовь, что в моем сердце, пытаюсь доказать,
Что твоё сердце и так уже знает.
Поранит палец острый шип,
Кровь алой каплею прольётся
Сердце отчаянно кровит
И к твоему сердечку рвётся.
Прижму я палец к языку,
На время боль прервется.
А сердца боль я извлеку,
Когда в песне с твоим сольется.

Испытывая угрызения совести, она подумала, что такая жизнь не очень подходит Клоуэнс, как и Розине — простая, незатейливая, полная тяжелой работы. Жизнь, проходящая рядом с землей и морем, подчиняющаяся прихотям дневного света и тьмы, ветрам и бурям, посевам, жатве и сменам сезонов. Но есть ли жизнь лучше этой, если проживаешь её рядом с любимым?

— [...] Но поскольку ты сам когда-то был участником этой истории, лучше остаться в стороне.
— Как Пилат.
— Я знаю. Мне всегда было жаль Пилата... но не Каиафу. И не Иуду.
— Хотя ты часто его поминаешь, когда ругаешься.
— Я? — Демельза подняла на него взгляд. — Опять ты насмехаешься.
— Лишь потому, что ты моя лучшая половинка. И я должен её беречь.

— А война? — спросила Демельза через некоторое время.
— Продолжится, как я и сказал за ужином, благодаря полному перерождению принца-регента.
— Интересно, почему он передумал в последний момент?
— Не имею представления.
— А твои друзья имеют?
— Высказывают догадки, конечно же.
— А ты каким-либо образом с этим связан? — спросила Демельза через несколько секунд.
— Почему ты спросила?
— Наверное, именно поэтому ты задержался по пути домой. Не думаю, что ты остался только ради голосования, спинным мозгом чую, ты как-то замешан. Твоя поездка в Португалию и...
— Если бы я знал то же, что чует твой спинной мозг, я бы стал личным советчиком Веллингтона.

Четыре лебедя у берега двигались так медленно, что выглядели застывшими, как будто их несет течение. Каждый отражался в гладкой, как зеркало, воде. Иногда казалось, что они разглядывают собственные образы и восхищаются ими. Время от времени то один, то другой раскалывали отражения, окуная в воду клюв. Грациозные создания. Такие белые и нежные, как голубки. Как женщины. Непредсказуемые. Мягкие. Безжалостные. Верные или неверные. Преданные или изменницы. Кто знает?
(... ) Лебеди удалялись – белые, гордые и загадочные, уходили из его жизни навсегда. Отражения в беззвучной воде были словно оборотной стороной, что существует у всех людей – один образ напоказ, а другой – для близкого рассмотрения. Знает ли он, понял ли за все эти годы скрытую сторону Демельзы? Похоже нет, он видел лишь то, что на поверхности. Знает ли он и понимает ли самого себя?