Штрафбат – цитаты и высказывания

Могут обидеться за товарища Сталина, которому мы по гроб жизни благодарны за счастливое детство, за нашу прекрасную юность, за неустанную заботу о нас. Человек ночи не спит, думает, как облегчить наши никудышные жизни. Сделать нас богатыми, сытыми и счастливыми. Так что, ты нас под монастырь не подводи — без тебя охотников хватает.

— Колись, гнида, тебе же легче будет.
— Мне уже легче, немного.

Если немец не пристукнет, от сердечного приступа помру.

— Враги у меня и спереди, и сзади.
— У нас у всех так.
— У кого, у всех?
— У штрафников.

Мне давно с вами разговаривать противно, а я вот почему-то разговариваю.

А ты, гнида, их всех в предатели записываешь?

А это видно в прошлой жизни мы шибко нагрешили, теперь искупаем. А как искупим, опять грешить начнем.

Я тебе горбатого лепить не буду, комбат, я тебе напрямки скажу — окромя советской власти еще мать-родина есть, земля родная… Ты думаешь, ежели вор, то ничего святого у меня нету? Да поболе, чем у тебя, комбат. Я вот родом с-под Орла, из села Ивантеевка, а там теперь немец хозяйничает, а у меня там мать-старуха, сестренка совсем малая — это мне хуже ножа в сердце…

Все там, а ты тут.

Я не храбрый, я хитрый. Все мы тут хитрые, поэтому и живы до сих пор.

Не надо мне предлагать сто грамм для храбрости! Дайте лучше четыреста и я пойду на подвиги!

В одиночку молодому сподручней, а когда годов полный мешок, поневоле о доме да семье начинаешь задумываться.

Есть стратегия, а есть тактика. Это была небольшая тактическая операция. А то, что целый батальон полег, — это дело десятое. Как говорится, смерть одного человека — трагедия, а смерть тысяч — статистика.

— Получается, дорогой мой, большевики всё делали правильно. Одного только им не хватало. Самого главного.
— Чего же? Просто сгораю от нетерпения узнать!
— Любви к народу! Он всегда был для них средством, а не целью. Целью для них была безраздельная власть.
— И давно вы до такой эпохальной мысли додумались?
— Да вот Евангелие как-то в руки попалось, доходить стало.

Защищать своё Отечество и священнослужителям не возбраняется, но по канону святого Василия Великого — человек, солдат, исполнивший свой долг на войне, три года к причастию не допускается. Грех, даже необходимый, должен быть очищен.

— Святой отец, Вы своим храпом всех святых на небе разбудили!
— А? Что? ... Изыди, а то прокляну!

Трудно жить со злым сердцем, и помирать трудно.

Спишь — меньше грешишь.

Тебе надо, ты и арестовывай.

Тяжелый ты человек, Глымов, никого тебе не жалко.

— Ну, что за натура у тебя, Антип? В каждый котелок норовишь плюнуть.
— Если б не моя натура, меня бы давно уже черви доедали.

До смерти хочу разглядеть, да никак не получается.

Не поймешь, стало быть, помрешь коммунистом.

— Зря, что ли, казенный спирт хлебали?
— Знали бы, не хлебали!

Вам что, лишь бы нажраться, а там трава не расти?

— Хороший он мужик, надёжный. На таких земля стоит.
— И что я могу сделать для хорошего мужика, если он такой бардак в батальоне устроил?
— Такого бардака во всей армии хватает, Илья Григорьевич.

— Я хочу знать, о чём говорил, советский офицер, хоть и разжалованный, с предателем Родины, с власовцем? О чём?
— О Родине!

Видать, Господь определил мне вдоволь на земле помучиться, чтоб по самые ноздри. Хотя, куда уж больше?

— Только не надо задавать дурацких вопросов: «Откуда здесь взялся священник?»
— Молиться будем?
— Это кто как желает. Только молитва, идущая от души, дойдёт до Господа. [берёт в руки гитару]
— Вы и на гитаре бацать можете, святой отец?
— Могу, заблудшая душа. Могу.
— Вы поняли, фраера, что такое наш, советский священник?
— Что желаете услышать?
— «Мурку» давай!
— «Мурку» тебе исполнят на «малине», когда ты туда попадёшь, если останешься жив, в чём я сильно сомневаюсь, дитя моё.

— Где ж ты на гитаре так бацать наблатыкался?
— На каком же мерзопакостном языке ты говоришь, заблудший сын мой?
— Как на каком? На русском!
— О многострадальный русский язык...

Почему своих особистов мы боимся больше, чем фашистов?

— Буду ждать, возвращайтесь.
— Это Василий Степанович, что Бог даст. Что даст, то и поимеем.

— Легче нквдшников пострелять, красноперых куда меньше, чем фрицев.
— Ты что сейчас сказал?
— А ты оглох, комбат? Не слышал? Могу повторить.
— Будем считать, что не слышал. Ты говоришь, как враг!
— А я и есть враг. Я — вор с пятнадцати лет. <...> Стало быть, я — враг и есть.

До победы не получится, но малость пожить надо.

— Мы сейчас с фрицем закурили, выпили и разошлись, как в море корабли.
— Как это выпили, разошлись?
— Вот так — закурили, выпили, разошлись.
<...>
— Так может он коммунист был?
— Если бы он коммунистом был, его бы свои давно шлепнули.
<... >
Паскудно на душе. Как будто продал я этого немца, как последний фраер. <...> Ты у меня спроси, кого мне больше жаль: «заклятого врага» фрица или нашего особиста Харченко?

Отец Михаил про него сказал: «бес — он». Вот и все. И все, что от него исходит, — бесовщина.