Сара Уинман – цитаты и высказывания

Она утверждала, что рождественская пьеса — это ее «дитя», и хвасталась, что написала ее сама, совершенно забывая упомянуть при этом Луку и Матфея.

«Я скучал по тебе», — говорит он. В груди у меня раздается звук — словно ласточка, выбившись из сил, тихо падет на землю.

— Я еврей, — говорил мистер Голан, — но прежде всего я человек.

Недавно мама начала читать американскую книжку о детской психологии. Там утверждалось, что о своих чувствах необходимо говорить. Нам в результате хотелось замолчать навеки.

— Нам неплохо вместе.
— Неплохо? <...> Неплохо? С каких это пор «неплохо» стало поводом для замужества?

Она вышла и прислонилась к стене, попробовала заплакать, но слёзы пока не приходили, как не приходило и понимание того, что случилось. Никто не попытался утешить её. У каждого было своё горе. И каждое горе было тяжелее, чем твоё.

Если нет смысла, зачем всё остальное? Только он даёт нам силы с достоинством переносить страдания и продолжать жить. Его надо понимать не головой, но сердцем. Мы должны сознавать цель наших страданий.

Рождественские украшения были те же, что и в прошлом году: полинявшие, старые. Вокруг портрета королевы они обвисли так уныло, что это граничило с государственной изменой.

— Вчера застрелили Джанни Версаче, — сказала я, открывая газету.
— Джанни кого?
— Версаче. Модельера.
— А, этого… Мне никогда не нравилась его одежда.
Она опять откинулась на подушки и сразу же заснула, возможно успокоенная тем, что в мире есть хоть какая-то справедливость.

Воображаемый официант приносил нам мартини с водкой: по утверждению брата, напиток людей богатых и искушенных.

Мы не собирались покорять мир, нам достаточно было избавиться от собственных страхов.

Иногда я открываю скользящую дверь и слышу, как приближается Рождество. Прохожие болтают о том, кто куда пойдет и кто что собирается купить. Я слушаю, как клерки, надравшись на рождественском кооперативе, орут песни. Иногда я выползаю наружу и смотрю, как парочки беззаконно обжимаются в темных уголках. И задумываюсь о том, что такое эта краденая нежность — начало чего-то или, наоборот, конец.

Когда Дженни вышла из кухни, ее мать взяла меня за руку и спросила, читали ли мне когда-нибудь судьбу по ладони. Она сказала, что очень в этом искусна, а также умеет читать по картам и по чайным листочкам. Проще говоря, читает что угодно, все это благодаря ее цыганской крови.
— А книги? — наивно спросила я.
Она слегка покраснела и рассмеялась, но смех был сердитым.

Я смотрю на этих молодых людей и испытываю не зависть, но ощущение чуда. Им еще все предстоит – открытие красоты, бесконечный развертывающийся лунный пейзаж жизни.

Я слишком стараюсь, чтобы меня любили. Всегда старался. Стараюсь уменьшить чужую боль. Очень стараюсь, потому что я не в силах взглянуть в лицо собственной боли.

Я не такая, как они. Они говорят мне, что я другая, я и сама это знаю, но только когда я с ними, мне кажется, что это плохо.

И никакая самодостаточность и независимость не смогут разогнать его тоску по человеку, чье имя мы никогда больше не упоминали; человеку, который разбил его сердце, а когда мы собрали кусочки, оказалось, что одного не хватает и всегда будет не хватать.

Совершенно запутавшаяся в своих чувствах Нэнси печально удалилась прочь, спотыкаясь об обломки своего разбитого сердца.

Я уже знала: что-то отняло меня у меня, а вместо этого вручило вечную тоску по прошлому, по тому прошлому, в котором ещё не было ни стыда, ни страха. А сейчас у этой тоски появился голос, и он был похож на вой раненого животного, скучающего по дому.

— Как ты думаешь, а кролик может быть Богом?
— Лично я не знаю ни одной причины, по которой кролик не мог бы быть Богом.

Со мной ничего не может случиться. Ничто не сможет отнять меня у меня.

... происшествие, конечно, было трагическим, но все его участники незадолго до того пообедали и потому умерли счастливыми.

Мир остаётся прежним, только становится немного хуже.

Тому, кто знает зачем жить, все равно как жить.

Её стакан был не только наполовину полон, но к нему словно прилагалась гарантия постоянного пополнения.

Мир совсем неплохое место, когда ты молод и здоров.

— Ты веришь в Бога, Артур? — спросила я, доедая остатки торта.
— Верю ли я в старичка с бородой, который сидит на облаке и судит нас смертных, сверяясь со списком из десяти пунктов? Нет, милая Элли, конечно, нет! Если бы верил, то с моей сомнительной биографией мне, наверное, пришлось бы несладко. Верю ли я в чудо бытия, в необъяснимую тайну жизни? В то, что в мире существует нечто большее, чем мы, и это придаёт ему смысл, даёт нам силы к чему-то стремиться и смирение, для того чтобы начинать всё сначала? Да, в это я верю. В этом кроется источник красоты, искусства, любви и добра. Это для меня и есть Бог. Это для меня и есть жизнь. Это то, во что я верю.

У пальто был белый перед, черные рукава и черная спина; оно было тесным, как наколенник, только гораздо менее полезным. Холод оно, правда, не пропускало, но я была уверена, это не из-за качества ткани, а только потому, что холод, едва подобравшись ко мне, умирал со смеху.

Наша улица отозвалась характерным стуком: это разбивались упавшие на землю челюсти.

Февраль — самый короткий месяц, но тянется бесконечно.

Страх заразителен и опасен. Даже для тех, кто ничего не боится.

Мнению окружающих придают слишком большое значение, как и большому члену.

Интересно, как звучит сердце, когда разбивается. Возможно, никак — не привлекающий внимания зрителей, совершенно не драматичный звук. Как ласточка, выбившись из сил, тихо падает на землю.