Михаил Елизаров – цитаты и высказывания

Если хорошо присмотреться, во всём можно найти дырочку.

Наверное, с высоты эти двенадцати — или девятиэтажные дома напоминали воткнутые в землю надгробья, одинаковые, как на братских могилах. Даже само название «спальный район» лишь усиливало ощущение какой-то коллективной усыпальницы.

В ту ночь со мной случился очередной приступ, но произошёл он во сне. Меня снова окружал мрак детской комнаты, разрежённый лишь жёлтым рассеянным лучом и прямоугольником экрана. Я падал, как подкошенный, навзничь, и моя отрубленная неморгающая голова смотрела на пустой перекошенный кадр с дырами перфорации. За моим затылком тарахтел, словно мотороллер, диапроектор. Пульсирующий луч с каждой секундой креп и наливался светом.
Но я не беспокоился. По опыту я твёрдо знал, что когда белая ослепительная яркость поглотит всё пространство, я заново открою глаза и наступит утро.

Вслед за расставаниями обязательно бывает встреча.

Что ж, поплачь, Герман, — сказал Разумовский. — Поплачь. Ты ещё способен испытать искреннее чувства раскаяния. Эти горькие слёзы говорят мне, что не всё потерянно и бывший Рэмбо уже на полпути к исправлению. Ты, как и Алёша Разум, заглянул в себя и ужаснулся той бездне, в которой оказался.

Я уничтожаю собой время.

В одной детской книжке под картинкой был стишок:
Двери распахнул отец:
— Получайте огурец!
Не знаю почему, но ситуация представлялась мне необычайно комичной.
Сидят себе люди в комнате, вдруг — бах! Распахивается дверь, и на пороге пошатывается отец с огурцом в руке: «Нате, — говорит, — огурец!»
Когда эти строчки приходили мне на ум, я начинал биться в приступах хохота. Литературная мощь двустишия иногда среди ночи поднимала меня и заставляла безмолвно дрожать животом. Во время обеда я прыскал на всех супом, если эта уморительная ситуация всплывала в голове, а я сидел с полным ртом. К сожалению, мне даже не хватало сил прочесть стих хоть кому-нибудь. Я пускал пузыри и давился смехом. Если меня уж очень обижали, я уходил в тихое место и там читал для себя про отца и огурец, и тихо смеялся.

Беременность — это школа бескорыстного чувства.

Существуют механические часы, электрические, кварцевые, а живём-то, братцы, по минутам!

Я допишу последние слова. Уложу тетради – черную, серую, голубую и три коричневых – в нишу подъемника. Прикрою заслонку.
Потом я сяду за стол. Соберусь с духом. Открою первую Книгу. Начну в хронологическом порядке, с Книги Силы.
Я не умру никогда. И зеленая лампа не погаснет.

Крупным планом показал Разумовского, машущего рукой.
«До понедельника, Герман!..»