Гейл Ханимен – цитаты и высказывания

Эта консультантка тоже попыталась склонить меня в сторону головокружительно высоких каблуков — и почему все эти люди с таким упорством стремятся покалечить своих покупательниц? Я начала подозревать, что сапожники с остеопатами организовали какой-то злокозненный картель.

Человек не может испытывать потребность в том, чего никогда не имел.

Я всегда любила читать, хотя никогда толком не понимала, как подобрать подходящий материал. В мире так много книг — как отличить хорошие от плохих? Как узнать, какая соответствует твоим вкусам и интересам? По этой причине я всегда беру первую попавшуюся книгу. Любые попытки производить отбор заранее обречены на провал. Обложки в этом деле не помогают, ведь на них пишут только хорошее, и я на своём опыте убедилась, что написанное редко соответствует действительности.

На моем сердце тоже остались шрамы — такие же широкие и безобразные, как и на лице. Я знаю: они там. Я надеюсь, что в сердце остались ещё неповреждённые ткани, крохотный участок, способный любить. Надеюсь.

Всё дело в том, что у меня не получалось притворяться. После событий в том пылающем доме, учитывая, что там происходило, я не видела никакого смысла вести себя иначе как с абсолютной честностью. Мне в самом прямом смысле слова нечего было терять. Но по тщательном наблюдении я обнаружила, что успех в обществе нередко базируется на небольшом притворстве. Популярным людям порой приходится смеяться над вещами, которые не кажутся им смешными, делать вещи, которые им не особенно хочется делать, вместе с людьми, чьё общество не доставляет им особенного удовольствия. Но я не такая. Много лет назад я решила: если передо мной стоит выбор между этим и одиночным плаванием, то я выбираю последнее. Так безопаснее. Говорят, горе — это цена, которую мы платим за любовь. Эта цена определённо слишком высока.

Временами мне казалось, что я могу погибнуть от одиночества. Иногда люди говорят, что могут умереть от скуки или что до смерти хотят чаю, но в моём случае смерть от одиночества вовсе не гипербола. Когда меня охватывает подобное чувство, голова опускается, плечи опадают, и всё моё тело болит в тоске по человеческому прикосновению. Я действительно чувствую, что могу рухнуть на пол и скончаться, если кто-нибудь меня не обнимет, не дотронется до меня. Не любовник — если не считать последнего безумства, я давно рассталась с мыслью, что кто-нибудь сможет полюбить меня в таком смысле, — а просто человеческое существо. Массаж головы в парикмахерской, прививка от гриппа, которую я делала прошлой зимой, — ко мне прикасаются только люди, которым я плачу за это деньги, почти всегда предварительно надев одноразовые перчатки. Я просто констатирую факты. Обычно подобные факты людям не нравятся, но с этим я ничего поделать не могу. Если тебя спрашивают, как ты, следует отвечать В ПОРЯДКЕ. Не следует говорить, что вечером ты плакал, пока не уснул, потому что в течение двух дней ни с кем не разговаривал. Ты говоришь В ПОРЯДКЕ.

Я закрыла глаза. В сущности, веки — всего лишь шторы из плоти. Глаза всегда «в работе», всегда на что-то устремлены. Закрывая их, мы, вместо того чтобы смотреть на мир, смотрим на тонкую, испещренную маленькими сосудами кожицу внутренней поверхности века. Не очень-то приятная мысль. Задержись я на ней подольше, мне наверняка захотелось бы выколоть себе глаза, чтобы они перестали смотреть, перестали постоянно видеть.

– Для некурящего человека ты знаешь о сигаретах чертовски много, – сказал он, выдыхая тонкими губами облако вредоносных канцерогенов. – Некоторое время я раздумывала, не начать ли курить, – признала я, – но прежде чем что-то предпринять, я провожу тщательное исследование, и в итоге курение не показалось мне целесообразным и разумным времяпрепровождением. Кроме того, оно непривлекательно с финансовой точки зрения.

Раньше, когда я становилась грустной или расстроенной, соответствующие люди просто звонили социальному работнику и меня переводили в другое место. Рэймонд никому не позвонил и не обратился к помощи специализированных учреждений. Он решил заботиться обо мне сам. Я долго об этом размышляла и пришла к выводу, что в мире, вероятно, существуют люди, для которых сложное поведение еще не является поводом для полного разрыва отношений. Если ты человеку не безразличен – а мы с Рэймондом, как я помнила, договорились быть друзьями, – то он готов поддерживать с тобой контакт, даже если ты грустный, расстроенный или ведешь себя не самым простым образом. Для меня это стало откровением.

В чем вообще смысл моего существования? Я ничего, абсолютно ничего не привнесла в этот мир и ничего у него не взяла. И когда я исчезну, никто не заметит существенной разницы. Уход из этого мира других людей, по крайней мере, ощущает горстка близких. У меня же таковых не было. Я не освещаю комнату, когда захожу в нее. Никто не стремится меня увидеть или услышать мой голос. Я себя не жалею, ничуть. Просто констатирую факт. Я ждала смерти всю свою жизнь. Не то чтобы мне сильно хочется умереть, просто у меня нет желания жить. Но теперь что-то изменилось, и я поняла, что смерть не нужно ждать.

Особенность этого существа в том, что, несмотря на свои бесцеремонные манеры, она меня любит. Я знаю, что она всего лишь кошка. Но любовь чувствуют и люди, и животные. Безоговорочное чувство, самое легкое и самое трудное в этом мире.

– Чтобы быть здоровыми, счастливыми личностями, людям нужно удовлетворять самые разные потребности. То, о чем вы сейчас говорили, относится к самым базовым, физическим нуждам, таким как пища, кров и тепло. А как насчет ваших эмоциональных потребностей?
Я была совершенно сбита с толку.
– Но… у меня нет эмоциональных потребностей, – сказала я. Какое-то время мы обе молчали. Наконец Мария откашлялась и произнесла:
– Они есть у каждого, Элеанор. Мы все – а в особенности дети – должны знать, что нас любят, ценят, понимают и принимают такими, какие мы есть…

В наше время рак заменило одиночество — позорное, неловкое обстоятельство, насланное на тебя каким-то неведомым образом. Страшная, неизлечимая болезнь, такая жуткая, что ты не смеешь о ней упоминать; окружающие не желают слышать это слово, опасаясь заразиться, страшась, что это подтолкнет судьбу обрушить на них схожее проклятие.

Философский вопрос: если в лесу падает дерево, но этого никто не слышит, производит ли оно шум? И если совершенно одинокая женщина временами разговаривает с цветком в горшке, можно ли ее считать адекватной? Я убеждена, что время от времени разговаривать с собой абсолютно нормально. Я ведь не ожидаю от Полли ответа, я прекрасно понимаю, что она комнатное растение.

Я поняла: моя жизнь шла неправильно. Совершенно неправильно. Я не должна была так жить. никто не должен так жить. Проблема заключалась в том, что я не понимала, как это исправить. Я знала, что мамочкин путь неверен. Но никто никогда не показывал мне правильный жизненный путь, и хотя все эти годы я старалась изо всех сил, я просто не понимала, как сделать лучше. Как собрать свой пазл.

Я понимаю, как смешно это звучит, как жалко, но порой, в самые черные дни, осознание того, что растение умрет, если я его не полью, становилось единственной силой, способной поднять меня с постели.

На каждом шагу я с пугающей частотой встречаю людей с недостаточно развитыми навыками общения. Ну почему работа с людьми так привлекает мизантропов? Это какой-то парадокс.

Я нахожу опоздания чрезвычайной грубостью; это в высшей степени неуважительно и свидетельствует о том, что вы считаете себя и свое время более важным, чем личность и время другого человека.

Когда ты изо всех сил пытаешься совладать с эмоциями, тебе невыносимо видеть эмоции других, пытаться совладать и с ними тоже.

Человеческая способность при необходимости адаптироваться к чему угодно — это одновременно и хорошо, и плохо.