Франц Кафка – цитаты и высказывания

Я лишь временами живу в маленьком слове, в его ударении я, например, на мгновение теряю свою ни на что не пригодную голову («удар» сверху). Первая и последняя буква — начало и конец моего чувства пойманной рыбы.

Плакал над отчётом о суде над двадцатитрехлетней Марией Абрахам, задушившей из-за нужды и голода девятимесячную дочь Барбару мужским галстуком, который она носила вместо подвязки и сняла с ноги. Совершенно банальная история.

... все вредное находит подкрепление во мне самом. Наконец, я ведь становлюсь старше, перемены даются все труднее. И во всем этом я вижу большое несчастье для себя, которое обещает быть долгим и безысходным; мне предстоит тащиться сквозь годы, получая свое жалованье и становясь все более грустным и одиноким, пока хватит сил выдержать.

От зрителя нельзя требовать большего, чем понимания внешней игры.

Перо не инструмент, а орган писателя.

Причина испытываемых мною при разговоре с людьми трудностей – трудностей, совершенно неведомых другим, – заключается в том, что мое мышление, вернее, содержимое моего сознания очень туманно, сам я, пока дело касается лишь меня, безмятежно и иной раз даже самодовольно успокаиваюсь на этом, но ведь человеческая беседа требует остроты, поддержки и продолжительной связности – то есть того, чего нет во мне. Никто не захочет витать со мною в туманных облаках, а даже если кто-нибудь и захочет, то я не смогу прогнать туман из своей головы – между двумя людьми он растает и превратится в ничто.

Не позволяй злу уверить тебя, что у тебя могут быть тайны от него.

Решающее мгновение человеческого развития длится вечно. Правы поэтому революционные духовные движения, объявляющие всё прежнее ничтожным, ибо ещё ничего не произошло.

Поэзия преобразует жизнь.

Среди них (чиновников) есть люди с добрым, сострадательным сердцем, и хотя на службе они не имеют права слушаться голоса сердца, но если застать их врасплох вне службы, в подходящую минуту, дело обернется по-другому.

Все, что возможно, происходит. Возможно лишь то, что происходит.

Моя тюремная камера — моя крепость.

…хотя это и глупо, но, право же, наша уверенность в себе страдает, если мы не видим всех запасов, собранных в одном месте, и не можем одним взглядом определить объем всего, чем владеем.

Через рай порока достигаешь ада добродетели.

Нам, коммерсантам, – то ли к счастью, то ли к несчастью – приходится часто в интересах дела просто превозмогать легкий недуг.

Странно, – сказала фройляйн Бюрстнер, – странно, что мне приходится запрещать вам именно то, что вы сами должны были бы запретить себе.

Добро в каком-то смысле безотрадно.

Проверь себя на человечестве. Сомневающегося оно заставляет сомневаться, верящего — верить.

Религии уходят как люди. Религии теряются как люди.

Нет обладания, есть только бытие, только жаждущее последнего вздоха, жаждущее задохнуться бытие.

Начиная с определенной точки, возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь.

Не могу спать. Одни сновидения, никакого сна...

Один из самый действенных соблазнов зла — призыв к борьбе.

Рецепты выписывать нетрудно, трудно сговориться с людьми.

Мир зол, и ему помогают быть злым.

Не рухнув, ни один мост, коль скоро уж он воздвигнут, не перестает быть мостом.

Ты слишком много ищешь помощи у других. Неужели ты не замечаешь, что помощь эта не настоящая?

Что если сам собой задохнешься? Если из-за настойчивого самонаблюдения отверстие, через которое ты впадаешь в мир, станет слишком маленьким или совсем закроется? Временами я совсем недалек от этого.

Движение лишает нас возможности созерцания. Наш кругозор сужается. Сами того не замечая, мы теряем голову, не теряя жизни.

Но пение и шум — единственное, чему и вправду можно доверять в наших здешних телефонах, все остальное, что из них до нас доходит, сплошной обман слуха.

— Ты выглядишь по-другому.
— Это потому что я остался один.

Сомнения, как кольцом, окружают каждое слово, я вижу их раньше, чем само слово, — да что я говорю! — я вообще не вижу слова, я выдумываю его.

Как ни работай, все равно не заслужишь права претендовать на то, чтобы все относились к тебе с любовью, напротив, становишься одиноким, для всех чужим, и — всего лишь объектом любопытства.

— К вашим услугам.
— Чего тебе надо? — спросил адвокат. — Опять пришёл некстати.
— Но меня как будто звали? — спросил Блок не столько у адвоката, сколько у себя самого, и, вытянув руки, словно для защиты, уже приготовился бежать.
— Да, звали, — сказал адвокат. — И всё равно ты пришёл некстати. — И, помолчав, добавил: — Ты всегда приходишь некстати.

Тут ведь выгоды, каких нигде больше не сыщешь <...> а это, сам понимаешь сулит кое-какие удовольствия

От спокойного размышления толку гораздо больше, чем от порывов отчаяния.

... никак не совладаешь с собой, со своим голосом, когда говоришь о некоторых вещах.

И внезапно К. понял, что должен был бы схватить нож, который передавали из рук в руки над его головой, и вонзить его в себя. Но он этого не сделал, только повернул еще не тронутую шею и посмотрел вокруг. Он не смог выполнить свой долг до конца и снять с властей всю работу, но отвечает за эту последнюю ошибку тот, кто отказал ему в последней капле нужной для этого силы.

Мы вправе собственной рукой поднять на себя кнут.

Но ведь, кроме этой последней, ничтожной, исчезающей, почти несуществующей надежды, у вас ничего нет.