Александр Ширвиндт – цитаты и высказывания

Артисты драмы, лишь бы засветиться, ломают ноги на фигурном катании, дискредитируя этот великий вид спорта. Те, кто физически не может встать на коньки, надевают боксерские перчатки и бьют друг другу морды, забывая, что морды их кормят. А те, кто вообще ничего не умеет и всего боится, шинкуют вялый салат по всем телеканалам под пристальным вниманием дилетантов от кулинарии. Дилетантизм шагает по планете.

Я считаю, что всё время гундеть и всё время жаловаться — это бесперспективное дело. <...> ... и потом это стыдно, быть всё время несчастным, всё время бедным, всё время бездарным, всё время обиженным, всё время самому себе противным, потому что такой другой профессии, мне кажется, нет кроме актерской, где находится масса ингредиентов, чтобы свалить на кого угодно, только не на себя: режиссер — сволочь, не угадали с амплуа, интриги. Никто не говорит: «Это не моё»...

Я красивый старик, боящийся стать беспомощным. В общем, диагноз — «старость средней тяжести».

Кругом бутики пооткрывали, мюзиклы ставим. Во всем на российскую действительность нанизана западная вторичность. И чем дороже, тем вторичнее.

Раньше общество, литература, кинематограф и умы четко разделялись на два лагеря: физики и лирики. Это были и борьба, и надежды, и дискуссии, и, конечно, любовь. Никак не могли решить, кто должен победить: физики или лирики? В «жуткое» советское время, как во всем и всегда, побеждала дружба.

Очень страшно, когда твою жизнь будут переписывать. Умрешь, и перетряхнут все твои койки, письма. Так потихонечку индивидуальность превращается в версии исследователей.

Всем хочется не раскрыть автора, а, наоборот, закрыть. Чтобы показать всем собственную точку зрения на тот или иной материал.

Мне иногда говорят: «Знаете, о Вас такую гадость написали!» Зачем мне это читать? Во-первых, половина написанного – вранье. Во-вторых, все написано неграмотно.

Книги обязательно надо читать. Главное — не выписывать понравившиеся цитаты. Потом такие цитаты создают ощущение, что это твои мысли.

За 80 лет не случалось всерьез отчаиваться – только делаю вид. Это сохранило шевелюру, гладкую кожу морды лица и инфантилизм старого мудака.

Получил диплом с отличием. Странное это словообразование — понимай как хочешь: или с отличием от остальных, или с отличными оценками.

На свои годы не выгляжу, выгляжу моложе, потому что седею снизу.

Литературные воспоминания делятся, как правило, на несколько категорий. Если автор грамотный – он пишет сам, а опытный редактор расставляет знаки препинания. Если автор малограмотный, он диктует свои фантазии на современную технику, а все тот же многострадальный редактор облекает это в форму прозы, и говорун через некоторое время с удивлением узнает, что он писатель.

... в жизни я однолюб. То есть мужчина, испортивший жизнь только одной женщине.

Сегодня я понимаю, как расточительно-безвольно тратил отпущенное мне судьбой время. Как-то Даниил Гранин без всякого пафоса сказал: «Жизнь слишком коротка, чтобы позволить себе быть несчастным». Я тоже по старости думаю, что надо успевать быть счастливым, добрым и любимым, а не полемизировать по любому поводу, потому что, как яростно ни борись, все равно окажешься на каком-нибудь тихом сельском кладбище.

Что касается женщин, то наступает страшное возрастное время, когда с ними приходится дружить. Так как навыков нет, то работа эта трудная. Поневоле тянет на бесперспективное кокетство.

По мнению Оппенгеймера, счастливыми на Земле могут быть только женщины, дети, животные и сумасшедшие. Значит, наш мужской удел – делать перечисленных счастливыми.

С годами круг моих мечтаний чрезвычайно и резко сузился. Одни желания исполнились, другие отпали, третьи исполнились, но не мной. Идеальная картина моей сегодняшней сбывшейся мечта такова: тихое безрябье на поверхности пруда, клёв мерного карпа, обязательное отсутствие комаров, присутствие хорошего табака, облачная без дождя погода и недельная борода на счастливом отдохнувшем лице.

Там, на даче, при лучине, Марк Анатольевич стал меня уговаривать возглавить театр. Мои близкие были против, говорили, что я больной, сумасшедший, маразматик и параноик. Жена даже не выдержала: «А если я поставлю условие: я или театр?» Я ответил: «Вообще-то вы мне обе надоели».

Информационный стриптиз наших СМИ и оголтелость пошлости достигли апогея. Телевизионная секс-дискуссия старых актрис, соревнующихся между собой за места в ретрорейтинге половых связей с умершими знаменитостями, приобретает оттенок стихийного бедствия.

Странная актерская болезнь – привыкаемость к узнаваемости. Ужас этого недуга в том, что узнаваемость подчас исчезает, а привыкаемость к ней – никогда.

Я уверен, что у нуворишей всё — понты. Понты — особняки: построят и не знают, что делать на четвёртом этаже.
Один мой знакомый, чуть моложе меня, но уже с четырьмя инфарктами и одышкой, построил дом, шесть лет в нём живёт и никогда не был на втором этаже — не может подняться. А у него их четыре. Потому что другой сосед построил трёхэтажный дом — значит, этому нужно еще выше.
Это психология абсолютной неподготовленности к богатству.

У них на даче (уже в нынешнее послевоенное время) была даже корова, но к периоду моего сватовства корову продали, очевидно решив, что держать одновременно меня и корову это накладно.

Милейший человек круглосуточного патриотизма и наивной, но всепоглощающей тщеславности.

Вообще время было замечательное. Знаете почему? А мы не знали, что бывает другое, — лучшее. Мы по-детски умилялись ощущению уже морозной оттепели, не соображая, что она в весну не перешла и уже не перейдет никогда.

В доме четыре прямо напротив моего подъезда помещался в те годы Комитет по делам физкультуры и спорта. По каким делам он там помещался для меня всегда было загадкой, но около него всегда стояла кучка или стайка (не знаю как грамотно выразиться) выдающихся советских спортсменов в ожидании их высылки на очередные сборы. О допингах у нас в стране тогда просто еще не знали, и поэтому чемпионы были угрюмые и вялые.