Настя Чинаева,

— Оказывается, больше половины населения России старше тридцати лет страдают от избыточного веса.
— Ну, конечно! У нас же столько рекламы еды идёт, что пора запрещать размещать телик на холодильник в одной комнате!

Будучи одновременно творцом и тварью отечественной действительности, русский язык является формой существования, телом тоталитарного сознания. Быт всегда обходился без слов: мычанием, междометиями, цитатами из анекдотов и кинокомедий. Связные слова нужны власти и литературе. Русская литература — способ существования в России нетоталитарного сознания. Тоталитарное сознание с лихвой обслуживалось приказами и молитвами. Сверху — приказы, снизу — молитвы. Вторые, как правило, оригинальнее первых. Мат — живая молитва тюремной страны. Указ и матерщина — это отечественные инь и ян, дождь и поле, детородный орган и влагалище. Вербальное зачатие русской цивилизации. На протяжении жизни поколений тюремная действительность вырабатывала тюремное сознание. Его главный принцип: «сильнейший занимает лучшие нары». Это сознание выражалось в языке, который призван был обслуживать русскую жизнь, поддерживая её в состоянии постоянной, бесконечной гражданской войны. Когда все живут по законам лагеря, то задача языке — холодная война каждого с каждым. Если сильный обязательно должен побить слабого, задача языка — сделать это словесно. Унизить, оскорбить, отнять пайку. Язык как форма неуважения к личности. Русская реальность выработала язык оголтелой силы и унижения. Язык Кремля и лагерный сленг улицы имеют одну природу. В стране, живущей по неписаному внятному закону — место слабейшего у параши — наречие адекватно реальности. Слова насилуют. Опускают.