Наталья Петрова, 17.12.1987

Да уж, сказать мне нечего. В конце концов, я — солдат, а не чёртова кинозвезда, чтобы трещать обо всём на свете. Всё, что я могу — это следовать приказам и выполнять свою работу. И сейчас всё, что мне нужно, так это проторчать тут ещё пару недель, и я ухожу. Я уже давно хотел съездить на рыбалку.
Пойми, мужик. Армия — она... Эх! Армия уже не та, что прежде. Я думал, что прослужив в «Плохой Роте», я быстро скоротаю остаток службы. Но после увиденного за свою вахту там, как к нам всем относятся, я понял, что наши жизни для них не стоят ничего: мы для них — всего лишь пушечное мясо, и не более того. Большинство парней не догадываются, почему нас зовут «Плохой Ротой» и почему мы до сих пор оправдываем это имя.
Мужик, когда ты под огнём, единственный, кому ты можешь доверять, это такой же, как ты парень, что рядом с тобой в окопе. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Ты должен быть всегда в состоянии доверить свою жизнь товарищам по оружию. Но Хэг, или Свит... Чёрт, да я им даже ключи от моей тачки не доверил бы!
Порой мне кажется, что они скорее перестреляют друг друга, чем врагов. Всё потому что в бою ваш товарищ может измениться в любую сторону. Я хочу сказать, что если и есть возможность выбирать, на чьей стороне сражаться, то я бы подошёл к этому выбору с умом, потому как не доверил бы свою жизнь даже тому новичку, которого к нам недавно перевели.
Кроме этого, мне больше нечего сказать.

— Но меня огорчает не то, что ты собираешься меня расстрелять. <...> Меня огорчает, — продолжал он, — что ты, ты, который так ненавидел профессиональных вояк, так боролся с ними, так их проклинал, теперь сам уподобился им.