Александр Левочкин

Тех, кого считают сильным,
Почему-то не жалеют:
Дескать, жалость унижает,
Дескать, жалость ни к чему.
Им положена гитара,
Да еще пустой троллейбус,
Да еще… А впрочем, хватит,
Слишком много одному.
Те, кого считают сильным,
По привычке зубы сжали,
По привычке смотрят прямо
На любой пристрастный суд.
Слабым вдвое тяжелее —
Им нести чужую жалость,
Да еще… А впрочем, хватит —
А не то не донесут.

За три часа, проведенных с Алленом, я имел возможность увидеть, кажется, все его маски и лица: Гинзберга-классика, Гинзберга-профессора, Гинзберга-пророка, моралиста и идеолога, кликуши и юродивого, домашнего Гинзберга, истеричного, обиженного, возмущенного, занудного, увлеченного, оголтелого, похотливого Гинзберга, Гинзберга-пидора, педофила, садо-мазохиста, эксгибициониста, еврея и буддиста и еще множества других гинзбергов, теснившихся в этом тщедушном старческом тельце, перебивавших друг друга и так и не давших мне возможности задать те вопросы, которые я хотел задать. Я чувствовал себя не то студентом-двоечником на экзамене у придирчивого педагога, не то подростком, которому посчастливилось встретить Живого Кумира, не то Красной Шапочкой, пришедшей повидать свою бабушку, а вместо нее заставшей Волка, не то кроликом в пасти этого удава, не то удавом в пасти этого кролика. Я уходил от Гинзберга подавленный и осененный.