Бог поглядел Бобу в глаза. Он выглядел удрученным.
— Просто заткнись на минутку, парень. Давай четко определим одну вещь. Каждый чертов раз, когда я спускаюсь сюда, какие-то скоты грузят меня насчет того, что я, ***ь, должен или не должен делать. Либо это, либо я вынужден вступать в какой то философский, мать его, дискурс с каким-то маленьким придурком студентом о природе самого себя, уровне моего всемогущества и всем этом дерьме. Я извлекаю из этого немного пользы, пресыщенный всем этим самооправданием; вы, мудаки, еще не доросли критиковать меня! Я сделал вас, идиотов, по моему образу и подобию. Вы это все натворили, вы, вашу мать, и разбирайтесь. Этот кретин Ницше вообще облажался, когда сказал, что я умер. Я не умер; я просто послал все на ***. Мне больше делать нечего, чем решать проблемы каждого козла. Всем остальным наплевать, так почему должен вмешиваться я?
— Ирвин Уэлш
Колокольный звон над Римом
кажется почти что зримым, -
он плывет, пушист и густ,
он растет, как пышный куст. Колокольный звон над Римом
смешан с копотью и дымом
и с латинской синевой, -
он клубится, как живой. Как река, сорвав запруду,
проникает он повсюду,
заливает, глушит, топит
судьбы, участи и опыт,
волю, действия и думы,
человеческие шумы
и захлестывает Рим
медным паводком своим.
— Маргарита Иосифовна Алигер