Владимир Паневин, 09.03.1978

— Алёшка тебя сильно любит, по-настоящему... Ой, прости, Катенька! Прости, Катенька! Не нужно было ничего говорить! Катя!
— Говори, Тонечка, говори... Всё равно ничего не поправишь... Мне казалось, что он такой хороший, непохожий на всех других. Мне казалось, что он так любит меня, я верила ему и жалела его. Одинокий, непонятый... Колчаны скифов, Толстой, Станиславский... Господи, какая я была дура!
— Не надо, Катенька. Не надо.
— Тонечка, ведь это я сама его выдумала!

С каждой следующей утратой умирать от горя становится все бессмысленнее: если и того пережила, и этого, к чему сдаваться на третьем? четвертом? восьмом? И если уже было тринадцать, то почему бы и не быть четырнадцатому? Кто сказал, что этот последний? Поэтому, когда кто-нибудь на твоих глазах уходит в длительное отчаяние, начинаешь подозревать, что это нервы, просто нервы, нежелание держать себя в руках. Но есть ещё третий вариант, который обычно не учитываешь, — «просто такая сильная любовь».