Бейлон Грейджой,

Нет, не сегодня дано мне узнать свою смерть; не сегодня и ни в какой другой день. Я умру для других, но сама не увижу, как умираю.

— Легкоступов,... ты знаешь, какая у тебя фамилия? Легкоступов, то есть, лёгкий, можно сказать, воздушный... Ты чё написал?! Тельняшка через букву «и», шинель через букву «е», ботинки вообще!... Ты чего, Легкоступов?! Ты слушай меня, Легкоступов. В русском языке есть слова, их там много. Когда их составляешь вместе, получается предложение, где есть сказуемое, подлежащее и прочая светотень. И всё это – великий русский язык, Легкоступов. Ты меня понял?!
— Так точно, товарищ командир!
— Так вот, у нас великий русский язык! В нём переставь местоимение, сказуемое и подлежащее, и появится интонация!: «Наша Маша горько плачет.», или «Плачет наша Маша горько». Ты понимаешь?!, это ж поэзия!, это ж былины, мамкина норка!!... А есть вообще предложения в одно слово: «Моросит», «Вечереет», «Смеркается»... Ты чувствуешь?
— Так точно, товарищ командир!
— Ни хрена ты не чувствуешь! Когда я читаю, что ты написал, я чешусь в самых нескромных местах! Тут же член можно сломать, пока до конца абзаца доберёшься! Кто тебя учил?
— В школе.
— Покажи мне, и я разорву его, как тузик грелку.
— Я же говорю – в школе.
— А я что, за границей, что ли учился, Легкоступов?!
— Если б мне в школе так!... доходчиво!... Я б...
— Вольно...