Анна Кныш, 31.07.1983

Бабы стирают кимоно у реки,
Неподалеку плещутся девки,
Парни глядят на них из кустов
Узкоглазо и страстно.
Участковый чистит нунчаки,
Ниндзя дерется с женой,
Стиляги друг другу хвастают
Черными поясами. Гейши народ созывают на ***ки,
Камикадзе мечтает о небе,
Сторож преследует с криком «кия!»
Мальчишек, ворующих вишни. А пожилой самурай на завалинке
Ворчит, времена ругая -
Харакири как делают — стыдно смотреть!
Да и сакэ не то уже нынче...

Это действительно чаще всего происходило весной, хотя случалось и под осень, в такое время, когда всё меняется. Оно всё цветёт или увядает, воды начинают течь или замерзают, а ты вдруг чувствуешь, что становишься шёлком, тело твоё мнётся и вьётся, разглаживается и льнёт, не понять даже, к чему или к кому. Себе видишься шёлком, а ближним своим – серебром, потому что им начинает казаться, что ты окружена непроницаемой прохладой, твёрдой поблёскивающей корочкой, через которую не процарапаться. И тогда горе им, ближним, потому что ты вроде бы и не ждёшь, но кто-то должен прийти и приблизиться, миновать границу, не заметив её, и за это сорвать все цветы, собрать плоды и получить все призы, надо ему или не очень. А пока его нет, так легко и одиноко, что гляди того улетишь, шаг, другой, а потом думаешь, а зачем я – ногами? ведь лететь быстрей, если уж я всего лишь шёлк, всего лишь шарф. И глупо спрашивать, какие планы на лето или «что ты делаешь этой зимой», – кто, я? Нечего рассказать, нечем похвастать, потому что среди ваших земных путешествий и ваших побед нет места для меня, и не имею я никакого знания ни о себе, ни о будущем, кроме одного, – а у меня скоро будет любовь.