Анастасия Иванова, 17.04.1997

— А твой отец чем занимается?
— Мой? Ну, он... Ну, он часто работу меняет. Ну, он то на крупную фирму работает, то не на крупную. Вот. Всякие командировки там, короче. Вот. Слушай, честно говоря, я не знаю, вообще, где он работает, и вообще, где он сейчас находится. Мы не живем, короче, с ним.
— Прости, я не знала.
— Да нет, тут ничего такого. Дело житейское.

До сих пор он никому так подробно не описывал свои страдания. Не хотел. Да и потребности не было. Отец и так все знал без слов, а другие... Другие просто не имели значения. А вот ей он захотел рассказать всё. Каждую подробность. Про каждую слезинку. И он сделал это. Почему? Потому что она далеко и не увидит слёз? Или потому что больше нет никого другого, чтобы рассказать, а рассказать страшно хочется? А может это чистой воды эгоизм? Желание поделиться с кем-нибудь печалью прошлого и тем самым уменьшить её бремя? А может, она теперь так много для него значит, так важна, настолько настроена с ним в резонанс и настолько достойна доверия, что он уже не опасается даже такого уровня близости? И это тоже. Но, пожалуй, тем дело не кончается.