Анна Бондарева,

— Трудно, наверное, быть мужчиной, — тихо сказала она. — Женщина-то знает, что она — часть мира. Мы полны жизни. Женщина — и цветок, и плод. Мы движемся сквозь время, как часть наших детей. А мужчина…
Она повернула голову и взглянула на меня снизу вверх, нежно и жалостливо.
— Вы — бесплодная ветвь. И вы знаете, что, когда вы умрете, ничего важного после вас не останется.
Пенте любовно погладила меня по груди.
— Наверно, потому-то в вас так много гнева. Может, его в вас и не больше, чем в женщинах. Может быть, он просто ищет выход. Может быть, он стремится оставить по себе след. Он ломится в мир. Толкает вас на необдуманные поступки. Заставляет ссориться. Злиться. Вы рисуете, строите, сражаетесь, сочиняете истории, которые больше истины…
Она удовлетворенно вздохнула и опустила голову мне на плечо, удобно устроившись на сгибе моей руки.
— Мне неприятно тебе это говорить. Ты хороший мужчина и к тому же красивый. Но все равно всего лишь мужчина. Тебе нечего дать миру, кроме своего гнева.

Жила всю жизнь в бедности, промежду мещанского сословия: ругань-то каждый божий день по дому кругом ходила, ни отдыху, ни передышки в этом занятии не было. В нашем звании только в том и время проходит, что все промеж себя ругаются. Ведь это у богатых деликатности разные придуманы.