Алексей Гапонов, 10.10

Чем? Сексом? Нет, не закончилось. Да и не очень-то и хотелось, по большому счету. Секс? Фу! Есть такие моменты, когда ты очень сильно в человека влюбляешься и у тебя даже мыслей таких нет, о сексе. Это пошло, это грязно. Я люблю этого человека. Как я могу притронуться к этому человеку? На самом деле. Это благоговение. Потому что так человека любишь... Я никак ЭТО не представлял. Мы целовались. Но не было цели переспать. А о чем Света думала, я не знаю, что у нее там было в голове... Откуда я могу знать?

Горничная приходила и уходила раз пять за вечер; и когда я как-то сказал Клэр, что её горничная очень хорошо сохранилась для своего возраста и что ноги её обладают совершенно юношеской неутомимостью, но что, впрочем, я считаю её не вполне нормальной — у неё или мания передвижения, или просто малозаметное, но несомненное ослабление умственных способностей, связанное с наступающей старостью, — Клэр посмотрела на меня с сожалением и ответила, что мне следовало бы изощрять моё специальное русское остроумие на других. И прежде всего, по мнению Клэр, я должен был бы вспомнить о том, что вчера я опять явился в рубашке с разными запонками, что нельзя, как я это сделал позавчера, класть мои перчатки на её постель и брать Клэр за плечи, точно я здороваюсь не за руку, а за плечи, чего вообще никогда на свете не бывает, и что если бы она захотела перечислить все мои погрешности против элементарных правил приличия, то ей пришлось бы говорить… она задумалась и сказала: пять лет. Она сказала это с серьёзным лицом — мне стало жаль, что такие мелочи могут её огорчать, и я хотел попросить у нее прощения; но она отвернулась, спина её задрожала, она поднесла платок к глазам — и когда, наконец, она посмотрела на меня, я увидел, что она смеётся.