Ольга Гусева,

Когда я созерцал Мирей, не замеченный ею и потому не стесненный необходимостью делать скучное лицо, по моим жилам тек расплавленный свинец. Когда я говорил с ней, все мои силы уходили на то, чтобы она не догадалась, что происходит со мной, поэтому я не искал с ней бесед, лживых от начала и до конца. Ее кокетливые взгляды и намеки, направленные на мою персону, были форменными стрелами Артемиды, смертоносными, разящими без промаха. Я знал каким-то дальним чувством, что наступит однажды момент, лишенный всяческой двусмысленности – момент истины, момент, когда она коснется губами моего лица… Я страшился этого момента, потому что был согласен за него умереть. За него или в нем.

Мия следила за танцем учениц с тяжелым сердцем и желала им оступиться, неудачно повернуться или выронить веер.
Это были незнакомые, гадкие мысли. Раньше они никогда не посещали ее во время состязаний. Да, она любила побеждать, но лишь потому, что любила становиться лучшей среди лучших. И никогда не желала другим неудачи.