Ксюша Никонова,

Прости меня за цветы, которых я не дарил.
Прости меня за то, что я всю ночь не звонил.
Прости меня, что мечта так и останется мечтой.
Прости меня за то, что я остался с тобой.

... а потом кто-то спрашивает, ни с того, ни с сего: “Но почему?”, — и хотя я очень горжусь тем, что мне удается сохранять хладнокровие, и не дергаться, и соответствовать тому, что окружающие думают обо мне, я слышу вопрос и машинально его осмысливаю: “Почему?” – и машинально же отвечаю, от фонаря, безо всякой причины, я открываю рот, и слова текут сами собой, такой вот итог для идиотов: — Ну, хотя я знаю, что должен был сделать это, и зря я этого не сделал, но мне уже двадцать семь, а это…жизнь, какой она кажется в барах и клубах Нью-Йорка, а может быть, и не только Нью-Йорка, а вообще, везде, в конце нашего века… и так, как мне кажется, ведут себя люди… это и значит – быть собой, быть Патриком, так что… в общем… Я умолкаю, вздыхаю, слегка пожимаю плечами, и снова вздыхаю, а над одной из дверей, занавешенной красной бархатной шторкой, висит табличка, на которой написано красными буквами в тон занавеске: ЭТО НЕ ВЫХОД.