Burcu Kemal, 21.10.1985

Он знал много видов страха: страх мучительный и темный; страх, от которого останавливается дыхание и цепенеет тело, и последний, великий страх — страх живого существа перед смертью; но этот был иной — ползучий, хватающий за горло, неопределенный и
угрожающий, липкий страх, который словно пачкает тебя и разлагает, неуловимый и непреодолимый, — страх бессилия и тлетворных сомнений: это был развращающий страх за другого, за невинного заложника, за жертву беззакония, страх перед произволом, перед властью и автоматической бесчеловечностью, черный страх нашего времени.

В спальне у нас вокруг кровати стояла такая низенькая стеночка, перегораживавшая комнату. На ней располагались горшки, а в горшках располагалась герань. Когда мы с Джойс впервые легли в постель и заработали, я заметил, что половицы начали прогибаться и дрожать.
Затем – плюх.
– О-о! – сказал я.
– Ну что еще? – спросила Джойс. – Не останавливайся! Не останавливайся!
– Бэби, мне на задницу горшок герани свалился.
– Не останавливайся! Продолжай!
– Ладно, ладно!
Я снова расшуровался, все шло сносно, и тут – Ох, ***ь!
– Что такое? Что такое?
– Еще один горшок с геранью, бэби, трахнул меня по копчику, скатился в жопу и упал.
– К черту герань! Дальше! Дальше!
– А, ну ладно…
Через все наше упражнение горшки все падали и падали. Как ***аться под бомбежкой.